— На луне морковки не растут, а кролики вряд ли едят сыр, — заметил Арчи. — Он, наверное, очень голодный.
Воспоминания все еще причиняли боль; даже те — особенно те! — которые когда-то были приятными. Однако за семь лет поисков материала для статей Арчи не раз натыкался на ужасные истории, подобные его собственной. Если в Нью-Йорке и было что-то, так это пожары, оспа и холера, голод и убийства. Арчи выслеживал их, следуя за похоронными процессиями, чтобы объективнее взглянуть на свою потерю. В каком-то уголке сознания он был убежден, что если увидеть достаточно похоронных процессий, то он сможет поверить, что Хелен и Джейн были всего лишь двумя из многих трупов, вытащенных из пожара, едва упомянутого на последней странице «Геральд».
— Schadenfreude,[7] — цокнул языком Удо, когда Арчи в пьяном порыве откровенности рассказал, что он чувствует. Но Арчи не нуждался в оправданиях в виде тевтонских афоризмов. Все было очень просто.
«Скотина же ты, Прескотт, — думал он. — Гоняешься за несчастьями других, чтобы забыть свое собственное».
Эта маленькая ненависть к себе обычно прикидывалась честолюбием, не давая Арчи приложиться к бутылке настолько, чтобы потерять работу.
Но сегодня все изменилось. В нем загорелась надежда. Где-то там его ждала история, которую Беннетт не сможет отвергнуть. Может быть, что-нибудь случится во время праздника, что окажется под силу описать только Арчи Прескотту. Насвистывая популярный мотивчик, названия которого он не помнил, Арчи порылся в карманах, проверяя, сколько у него денег и где лежат ключи.
По улице протискивался сквозь толпу фургон с бочками пива. Возница хлестал кнутом своих мулов, бегущих рядом попрошаек и мешающих проезду пешеходов. Пока он ругался на женщин, идущих на рынок, двое мужчин подбежали к фургону сзади и стянули бочонок. Как только они скрылись, женщины тут же пошли своей дорогой, а ничего не подозревающий возница медленно поехал дальше.
На углу улицы, прямо под окном комнаты Арчи, на фургон напала банда продавцов газет. Их звонкие крики заглушили постоянный гам на перекрестке. Арчи переводил взгляд с одного на другого, пока не нашел в этой группе единственную девочку — тощую замухрышку, закутанную в одежду не по размеру, в мужских ботинках и потрепанной шапке, низко натянутой на лицо, чтобы скрыть уродство. Это она, та самая полоумная девчонка, которая почему-то прицепилась к Арчи, ходит за ним по пятам и называет себя его дочкой. Ему уже было не по себе от предстоящей встречи на крыльце: он знал, что избежать ее не удастся.
