– Здесь ждать не любят.
– Варягин! – донесся женский голос из-за стены.
– Меня, – пацан исчез в боковой двери, топая босыми ногами по каменному полу.
Витек остался наедине с двумя коричневыми облупленными дверьми. Только он успел стащить с себя штаны, как ввалилось сразу трое. Салаги, такие же, как и он.
Призывники шарили глазами по Витьку и висящей на крючках одежде.
– Чего стоите, раздевайтесь, здесь ждать не любят.
– Резинкин, – услышали все, и Витя подался к врачам.
– Топай-топай, – пробасил один из троих пришлых, отличавшийся от остальных шириной плеч и узким лбом.
В соседней комнате под давно не беленным потолком висел засиженный мухами молочного цвета плафон. Стены имели едко-зеленый цвет, разбавленный ярким пятном плаката с оптимистическим названием: «Дифтерия, холера и СПИД вокруг нас». Акварельными красками изображены были довольно отвратные типы, выдающие себя за эти болезни, а внизу буквами помельче: «Встретим их достойно».
– Это с хлебом и солью, – догадался Витек.
Немолодая женщина, склонив голову над столом, наяривала ручкой по одной из страниц в чьем-то личном деле. Рядом с ней сидела толстуха в больших очках. Она теребила ручку в пальцах и ничего не писала.
В углу комнаты стояли ростомер и весы, рядом с ними – медсестра в самом белом халате из всех, что были на присутствующих, и в шапочке с кружавчиками колора спелой ежевики, бегущими по краю.
Похоже, он тут никого не интересует.
Резинкин вернулся было обратно в раздевалку.
– Куда пошел?! – взорвалась толстуха.
Он не обратил на ее рык внимания.
Напустив на себя строгость, Витек в раздевалке объявил:
– Мужики, там сказали, чтобы остальные снимали с себя все.
Трое дегенератов стали переваривать услышанное, а он вернулся к врачам.
– Сердце болит? – спросила пишущая тетя.
– Нет.
– Идите сюда, – позвала медсестра.
– Ночью ходите?
– Хожу, а куда?
– Не прикидывайся идиотом. Писать ходишь? – Докторша подняла голову, уставившись на призывника маленькими злыми глазками.
– Рост – сто семьдесят два.
– Писать хожу.
– И как часто?
– Каждую ночь.
– Вес – шестьдесят девять.
– И давно под себя делаешь?
– Под себя с детства не делаю. А в туалет по ночам встаю. Это плохо? Мне никто об этом не говорил, доктор. Мне надо, чтобы все было хорошо. Ночью писать нельзя, да?
– Грудь – девяносто четыре.
– Можно, только не во сне.
– Нет. Во сне не хожу.
– Молодец.
– Размер противогаза – три.
– Корью, ветрянкой, свинкой болел?
– Болел всем.
– Сотрясения мозга?
