Язык у меня вдруг завибрировал. Я поджал его — нет, постой. Я поджал…
Гм. Ничего не произошло.
Я попытался проглотить слюну, а потом просто прикусить язык. Но у меня лицо словно замерзло. Мышцы не слушались.
«М’аш эче? — подумал я на чоланском. — Кто ты?»
Нет, постой.
Это не я подумал. Мысль пришла откуда-то со стороны.
Словно кто-то заговорил со мной, хотя на самом деле я ничего не слышал, кроме гудения толпы внизу на площади, глухих ударов щелевых барабанов из кедра, отбивающих нечетный ритм пять четвертей. Как будто я прочитал что-то прежде, и теперь строчки, написанные прописными буквами, ползли перед моими глазами. Безмолвный вопрос разрывал мозг. Слова казались громкими и навязчиво раздавались в ушах помимо моей воли.
«М’аш эче?»
Вот дьявольщина.
Похоже, я не один.
В помещении никого. Кто-то чужой присутствовал в моей голове.
O coño Dios.[5]
Дело в том, что первый этап программы Чумовой пятницы должен был стереть воспоминания мишени, чтобы мое сознание могло работать с чистого, так сказать, листа. Но в этой части процесса явно произошел сбой. Потому что вождь все еще полагал, что он — это он.
«М’аш эче?»
«Меня зовут Джед де Ланда», — мысленно ответил я.
«Б’а’аш ука’ах чок б’олеч тен? — Зачем ты вселился в меня?»
Да ничего я не вселился, подумал я. Как бы это объяснить… Я нахожусь внутри, потому что… потому что мое сознание вложили в тебя…
«Т’ече гун балмак? — Ты Оцелот Один?»
«Нет, — слишком быстро отреагировал я. — Я хочу сказать…»
Черт возьми. Глупо.
«Брось ты, Джед», — успокоил я себя.
Это типа того, что Уинстон говорит: если у тебя кто-то спрашивает, не бог ли ты, отвечай — «да».[6] Понял? Отлично.
Ну, поехали.
«Да, — я старательно подбирал слова, — я и есть Оцелот Один. Оцелот из Оцелотов. Я Оцелот, великий и могучий…»
«Ма-и’х тек. Ты не Оцелот».
Нет, Оцелот, упорствовал я… O demonio.[7] Этого парня не так-то легко обмануть. И неудивительно. Он читает мои мысли. И хотя ахау выражался на древнечоланском, а я — как обычно, на смеси испанского, английского и позднего, выродившегося чоланского, мы полностью понимали друг друга. И вообще, наш разговор напоминал не препирательство двух разных людей, а спор с самим собой.
«Джед, наверное, стоит поступить вот так». — «Нет, Джед, следует сделать по-другому…» Вот только одна сторона этого внутреннего диалога чувствовала себя легко, уверенно, а другая — моя — с трудом подыскивала аргументы.
Зачем ты захватил меня, зачем овладел мной?
«Что? воскликнул я беззвучно. — Я пришел, чтобы научиться игре под названием “Жертвоприношение”. И это правда».
