Я сразу же пригласил дочь к себе в Остенде, но, оказывается, Абрам Кан уже предложил ее приютить, и она предпочла остаться в Брюсселе, чтобы не отменять свои уроки.
Вот ведь не было заботы! Дом, конечно, застрахован, но я не очень доверял обтекаемым формулировкам контрактов и знал, что его ремонт обойдется, как ни крути, дорого.
Жил я с некоторых пор скорее попрыгуньей-стрекозой, чем муравьем-трудягой, и теперь мне срочно требовались деньги. Для банка и Государственной казны я по-прежнему был частным предпринимателем и скромно зарабатывал на жизнь нерегулярными уроками рисования. Макс платил мне наличными. Я время от времени откладывал на банковский счет небольшие суммы, а остальное разлеталось бесследно на удовольствия: рестораны, пластинки, кисти и краски.
Я было подумал, что могу рассчитывать на ссуду у банкира, но Жанна решительно воспротивилась, сказав, что это будет вернейший способ погубить нас всех.
Прежде всего надо было закончить Стевенса и надеяться, что комиссионер заплатит без проволочек. Сам Макс не мог выплатить мне аванс. Я позвонил Эмилю — тот больше не лез в бутылку, однако несколько отстранился от нашей компании, — но он также не мог мне помочь. И вот Жанна снова приняла позу, а я взялся за кисть.
Ни моя леность, ни срочность дела не вдохновили меня на написание лица. Я не испытывал больше тревог морального, экзистенциального или суеверного свойства, но, чтобы воспроизвести, так как я хотел, живые подвижные черты, мне не хватало если не способностей, то, по крайней мере, привычки и опыта. И я работал очень медленно, медленнее, чем мог себе позволить.
Прошло несколько дней; я набросал лицо лишь в самых общих чертах и был удовлетворен разве что румянцем щек. А Жанна, из-за моей медлительности, именно теперь, когда она была необходима, начала тяготиться ролью натурщицы.
Однажды утром — мы не проработали и часа — Жанна вдруг заявила, что ей нужно проветриться, развеяться, сменить обстановку, она уезжает и вернется завтра к вечеру.
Решение внезапное, спонтанное, импульсивное: у меня и слов в ответ не нашлось. Она упорхнула, даже не собрав чемодан. Весь день я провел в печальной праздности и с тревогой перечитывал присланные Изабеллой страховые документы.
Совпадение или нет, поди знай, но в тот самый день все и произошло. Это было под вечер, я сидел, лениво глядя на картин)', работу над которой не мог продолжать в отсутствие моей жены, как вдруг зазвонил домофон, и мужской голос попросил о встрече со мной. Я открыл и остался ждать на пороге. Пускать в дом кого попало я не собирался. Никогда еще незнакомцы не переступали этот порог и не входили в мастерскую. То была элементарная мера предосторожности. Открылась дверь лифта, и из него вышел мужчина. Я его не знал. Он меня, очевидно, тоже, и сразу спросил: “Сильвен Крет?” — “Он самый”, — ответил я.
