— Мы не часто американцев в Изенштейне имеем, — сказал он.
Я откусил еще кусок чертова бутерброда — наверное, все-таки со свиными ушами: вкус был точь-в-точь как у свиных ушей. И тут он опять спрашивает:
— Как ваше имя есть?
Ну, я сказал, и он едва не сверзился с табурета — фиговой чуточки не хватило.
— Хаген Кримхильд? — говорит. У него в ушах, наверное, капуста росла или там еще что-то, пусть я и ответил, не прожевав. — Хаген Кримхильд?!
— Нет, — сказал я и снова назвал себя. После того, как проглотил и вообще, чтобы он не напутал, как бы ни старался.
— А! — сказал он. — Ах, зо! — и я догадался, что это «О'кей» по-немецки. — Не суть есть. Достаточно близко.
— Достаточно близко к чему? — спрашиваю.
Но он сразу не ответил, а просто сидел и смотрел на меня. И вид у него был жутко напряженный, если понимаете, о чем я. Ну, будто он думает со скоростью мили в минуту. Я, конечно, не мог у него спросить, о чем он думает, потому что на такой вопрос все врут либо на стенку лезут. А потому я сказал:
— А ваше имя? Уж с ним-то вы не напутаете, а?
Он заморгал. Веки у него запрыгали. Он вроде позабыл, что я сижу рядом, так чертовски упорно он думал. Думал, как сумасшедший, ей-богу. Хлоп, хлоп — веки все прыгают. Смотреть жутко, честное слово. Я уж не думал, что он назовет мне свое паршивое имя. Но ошибся. Он сказал:
— Я зовусь Регин Фафнирсбрудер [2].
Если, по-вашему, я попробовал выговорить такое имечко, значит, у вас не все дома. Я сказал только:
— Рад познакомиться, — и выставил ладошку. Слишком уж я вежлив себе во вред, нет, правда.
Старикан Регин Фафнирсбрудер пожал мне руку. Вроде бы не как голубой, должен я сказать. А потом предложил:
— Идемте со мной. Я буду вам в Изенштейне такое показывать, какого ни один американец еще не видел.
— А нельзя сперва бутерброд доесть? — говорю я, хотя меня от этого паршивого бутерброда начинало воротить. Черт знает что, верно?
Он так помотал головой, будто собирался откинуть копыта, если я еще хоть кусочек откушу. Ну, я допил свое пиво — в Германии пиво что надо, так не пропадать же ему зря — и мы вышли из забегаловки.
— О чем речь? — говорю. — Уж не о девочке ли?
А можно сразу быть и сутенером, и голубым? И какая от этого человеку радость? Я вот всегда ломаю голову над такой фигней. А уж если ломаешь голову над фигней, так почему бы и не над сексуальной фигней, если понимаете, о чем я.
— Девочка, ja. Какой вы еще не видели! — голова у старикана Регина Фафнирсбрудера закачалась вниз-вверх, вниз-вверх, будто на пружине. — И много другого тоже. — Он поглядел на меня через плечо — наверное, проверял, иду ли я за ним. Глаза у него большие, круглые, как серебряные доллары. Я не вру, они, честное слово, были такие. Провалиться мне!
