— Ты будешь нам готовить вкусные рыбные блюда, — говорю я.
Франсуа отказывается от моего пунша: он пьет только воду. У него седая остроконечная бородка, которую он иногда слегка поглаживает. Я замечаю:
— В отличие от меня вам не придется сожалеть о мире после того, как вы его оставите, или, скорее, после того, как он вас покинет…
Дело в том, что у меня иногда возникает ощущение, что я, словно прибоем, выброшен из жизни. И вот я очутился на грустном берегу, как старая, но все еще крепкая лодка, правда, выцветшая и изъеденная солью.
— Вам не о чем будет сожалеть — вы не любите ни вино, ни охоту, ни женщин.
— Я буду сожалеть о свой жене, — говорит он, улыбаясь.
В этот момент Колетт, сидящая рядом с матерью, решается ее попросить:
— Мамочка, расскажи о своей помолвке с папой. Ты никогда не рассказывала о вашей свадьбе. Почему? Я знаю, что это была романтическая история, что вы давно уже были влюблены друг в друга… Но почему-то ты никогда об этом не рассказывала.
— Потому что ты меня никогда об этом не просила.
— Ну а сейчас я прошу.
Элен со смехом отмахивается:
— Тебя это не касается.
— Ты не хочешь об этом рассказывать, потому что ты стесняешься, и явно не дяди Сильвио — он, должно быть, все знает. Неужели ты стесняешься Жана? Но завтра он станет твоим сыном, мама, и нужно, чтобы он знал тебя так же хорошо, как я тебя знаю. Мне бы хотелось, чтобы мы с ним жили так же, как вы с папой! Я уверена, что вы никогда не ссорились.
— Меня не Жан смущает, — говорит Элен, — а эти верзилы. — С улыбкой она указывает на сыновей.
Они сидят на полу, бросая в камин еловые шишки, которыми набиты их карманы. Попав в огонь, шишки взрываются с громким и чистым хлопком. Жорж и Анри, которым сейчас одиннадцать и тринадцать лет, отвечают:
— Если это из-за нас, то давай, рассказывай, не стесняйся.
— Нас ваши любовные истории не интересуют, — презрительно добавляет Жорж ломающимся голосом.
Что до малыша Лулу, то он дремлет.
Однако Элен качает головой, не желая рассказывать. Жених Колетт робко произносит:
— Вы образцовая супружеская пара. Я тоже надеюсь… может, рано или поздно… мы…
Он говорит бессвязно. С виду он неплохой малый; у него худое и доброе лицо, красивые беспокойные заячьи глаза. Забавно, что и Элен и Колетт, мать и дочь, подобрали себе в мужья мужчин одного и того же типа: чувствительных, деликатных, почти женственных, которых легко подчинить, и в то же время сдержанных, замкнутых, чуть ли не целомудренных. Боже правый! Я таким совсем не был! Сидя немного в стороне, я оглядываю всех Эраров. Мы ужинаем в гостиной, это единственное жилое помещение в моем доме помимо кухни; сплю я в своего рода мансарде на чердаке. В гостиной всегда царит полумрак, а этим ноябрьским вечером в ней так темно, что, когда огонь угасает, ничего не видно, кроме громадных котлов и висящих на стене старинных грелок для постели, на медной поверхности которых отражаются мельчайшие световые блики. Когда пламя вновь разгорается, оно освещает безмятежные лица, доброжелательные улыбки, руку Элен с золотым кольцом на пальце, ласкающую кудри маленького Лулу. На Элен платье из голубого фуляра в белый горошек. Ее плечи покрывает кашемировая шаль с разводами, которую раньше носила моя мать. Рядом с ней сидит Франсуа, и оба любуются детьми, расположившимися у их ног. Я хочу снова разжечь свою трубку и поднимаю кусочек горящей лучины, свет от которой падает на мое лицо. Надо полагать, не я один наблюдаю за всем происходящим, от внимания Колетт тоже ничто не ускользает. Она вдруг вскрикивает:
