— Хорошо, мадемуазель.
— Ну а теперь за работу. Давай, садись…
Медленно Антуанетта придвинула к пианино табурет. Его плюшевое сиденье настолько врезалось ей в память, что она и с закрытыми глазами видела все его пятна и дырки… Она начала с гамм. С угрюмым видом она не отрывала глаз от желтой вазы на камине, покрытой пылью… Никогда в ней не стоял ни один цветочек… А эти отвратительные, украшенные ракушками коробочки на этажерке?.. Как все это некрасиво, убого и тоскливо, как и вся эта темная квартирка, куда ее отправляли уже много лет подряд!..
Пока мадемуазель расставляла партитуры, Антуанетта украдкой повернулась к окну… (В Булонском лесу, должно быть, так чудесно сейчас, в сумерках, среди голых хрупких зимних деревьев под жемчужно-белым небом…) Три раза в неделю, каждую неделю, уже шесть лет… Неужели это будет длиться до самой ее смерти?
— Антуанетта, Антуанетта, как ты держишь руки? Еще раз сыграй, прошу тебя… А много будет народу у твоей мамы?
— Кажется, мама пригласила человек двести.
— Вот как! Она полагает, что у нее достаточно места? Она не думает, что будет жарко, что будет слишком тесно? Играй громче, Антуанетта, энергичнее. У тебя левая рука совсем вялая, милочка… Эту гамму приготовишь к следующему уроку, и еще упражнение № 18 из третьей тетради Черного…
Гаммы, упражнения… На протяжении многих месяцев: «Смерть Осе»[15], «Песни без слов» Мендельсона, баркарола из «Сказок Гофмана»… И под ее негибкими, неумелыми пальцами все это сливалось в бесформенную, оглушительную какофонию…
Мадемуазель Изабель громко отбивала ритм свернутой в трубочку нотной тетрадью.
— Почему ты так сильно давишь на клавиши? Стаккато, стаккато… Ты думаешь, я не вижу, как ты держишь безымянный палец и мизинец? Двести человек, говоришь? Ты их всех знаешь?
— Нет.
— А твоя мама собирается надеть новое розовое платье от Преме?
— Не знаю…
— А ты? Ты будешь присутствовать на балу, я полагаю? Ты ведь уже большая!
— Не знаю, — снова прошептала Антуанетта, болезненно содрогнувшись.
— Живее, живее… Вот в каком темпе это надо играть… Раз-два, раз-два, раз-два… Давай же, ты что, спишь, Антуанетта? Сюиту, девочка моя…
Сюиту… Этот отрывок, испещренный диезами, о которые все время спотыкаешься… В соседней квартире плачет ребенок… Мадемуазель Изабель зажигает лампу… Снаружи небо потемнело, поблекло… Настенные часы бьют четыре… Еще один час потерян, канул, просочился сквозь пальцы как вода… «Как бы я хотела уехать далеко-далеко или же умереть…»
