Он занялся печью, а Василий и отец Василий начали совершать вечерню Великой субботы, которую вообще-то положено совершать во второй половине дня пятницы, но попускается и в первой. После "Ныне отпущаеши" под пение тропарей вынесли святую плащаницу и установили ее пред алтарем, украсили гирляндами искусственных цветов. К часу дня вечерню закончили, приложились к плащанице под пение стихиры "Приидите, ублажим Иосифа приснопамятного...". В храме стало теплее, печь, налаженная Полупятовым, весело горела, пощелкивая.
- Ну, Вася, исповедоваться завтра будешь?
- Завтра, батюшка. А к причастию, если допустите, то в святую ночь.
- Отец Василий, - обратился тут к священнику Полупятов. - А мне можно сейчас исповедоваться?
- Иди, исповедоваться никогда не воспрещено, - призвал его священник.
Чижов отступил подальше и издали наблюдал за исповедью "Кудеяра". Тот подошел вплотную к отцу Василию, и батюшка немного поморщился. Чижов вспомнил, что от Полупятова разило похмельным перегарчиком. Встав перед священником, крестом и Библией в немного приблатненную позу, раб Божий Алексей стал что-то говорить, прищелкивая пальцами опущенной долу правой руки. Отец Василий терпел, слушая его, потом что-то долго говорил сам. Наконец Полупятов нагнул свою могучую выю, но так, чуть-чуть только, и отец Василий с недовольным видом своей рукой пригнул эту выю побольше, накрыл епитрахилью и перекрестил голову кающегося грешника:
- И аз, недостойный иерей, отпускаю рабу Божию Алексею все прегрешения его, вольные и невольные, во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь. Целуй крест и Священное Писание.
Чижов вдохнул полной грудью, словно это ему отпустили все грехи, подошел поближе, и тут Полупятов сказал:
- Батюшка, это... бутылочку бы мне в честь праздничка, а?
- Какого праздничка? - вскинул брови священник.
- Ну как какого! Пасха же...
- Пасха? Пасха еще только послезавтра. Ступай с Богом.
- Ну так в честь исповеди, батя! Не помирать же мне до послезавтра! Будь человеком!
- Ступай, не серди меня! - приложив руку к сердцу, так и задрожал от возмущения отец Василий.
- Ну ладно! - грозно рыкнул бывший уголовник. - Эх, батя, батя! Горю ведь!
- Это хорошо, - улыбнулся священник. - Печки веселей с тобой вместе гореть будут. А горишь - это в тебя уже грядущий огнь просится. Не перегоришь тут - на том свете гореть будешь.
- Это само собой, - скрипнул зубами Полупятов и направился к дверям храма, но около самых дверей оглянулся и громко произнес: - Батя! А я главный-то грех свой утаил от тебя.
