Женщина, которая все стояла у двери, взяла у Блохи кастрюлю, поднесла учителю ко рту и стала его поить. Учитель, наклонясь, пил, и ни одна капля не упала с его губ на пол...
Шли в школу — лишь кое-где цвела мать-мачеха. Вышли — от цветков желтел весь школьный двор, да так, что Галя зажмурилась.
Учитель и эта, в ботах, женщина сели на двуколку, женщина взяла вожжи, и чумазая лошадка покатила их на Забары.
— Ты где поросенку траву рвешь? — спросил я у Гали.
— А тут, за школой, в окопе.
— Иди домой, переоденься и приходи на кладбище, там знаешь, какая трава! Ого-го! Придешь?
— Приду.
— У вас дома парашюта немножко найдется?
— Зачем тебе?
— Возьми ножницы и вырежь из него ленту — вот такой длины и ширины,— показал я Гале руками.— Мне нужно.
Я пошел в сарай и сел делать для Гали монисто. Нарезал тонкий телефонный кабель, сначала выдернув проволоку,— у меня этого кабеля был целый пук — и синего, и красного, и зеленого, и белого,— на тонкую медную проволоку нанизал те разноцветные обрубки вперемежку, и получилось монисто хоть куда!..
На кладбище глухо пахло землей, и серые кресты то там, то сям стояли кучками и как будто держались за руки. Трава на могилах и между могилами перла сочная, душистая, уже басили редкие медлительные шмели.
Галя шла, озираясь, и искала меня глазами.
— Галя,— позвал я ее,— иди сюда! Она приблизилась.
— Галя,— сказал я вдруг,— я тебя люблю... Она будто и не удивилась, только опустила
голову и, казалось, внимательно стала изучать муравьиную тропу, что проходила у наших ног. Потом прошептала:
— И я тебя люблю...
— Ты замуж за меня пойдешь?
— Пойду.
— Закончится война, и пойдешь?
— Пойду...
— Давай поцелуемся.
— Давай! — сказала Галя.— Только как?..
— Как, как! Ты меня, а я тебя.
Потом я надел Гале на шею монисто, и мы стали рвать поросенку траву...
На скотном дворе лентой из Галиного парашюта я перевязал коню глаз. Конь в кротком окружении трех коров — все наше колхозное стадо — жевал в яслях кукурузные объедья и укоризненно смотрел на меня: дескать, куда ты меня завел и как мне жить в такой компании дальше?
Тут подоспел председатель колхоза, дядя Дузь, он же и кладовщик, и конюх, и сказал:
— А чё ты, Микитка, не в школе?
— А нас распустили на каникулы,— ответил я.
— Собрали на один день и уже распустили?
— Переписали, кого как звать, и сказали: приходите осенью.
— Тогда так: бери коня, только спутай, иначе удерет, я вижу, что он из таких, бери коров и гони на выгон, пусть немного проветрятся.
