Воспоминаньями смущенный,
Исполнен сладкою тоской,
Сады прекрасные, под сумрак ваш священный...
Детской памятью вспомнил лето в Пушкине, и сердце его сжалось. Вряд ли удастся отстоять этот город.
Он следил за лицами, их выражения заменяли слух. В нижних комнатах лежали раненые, валялись склянки, вата, котелки, пахло карболкой, мочой, хрустело битое стекло. Д. поговорил с начхозом, тот что-то возражал, но, увидев его пустые, как у статуи, глаза, запнулся, побежал к машине, стал сбрасывать с нее вещи. Д. следил, как несут к машине раненых. Подписал какую-то бумагу, другую не подписал, порвал. Дворцовый атласный диван стоял у стены, лейтенанту хотелось сесть на него, вытянуть ноги, но он знал — стоит это сделать, и он тотчас заснет.
Кто-то тронул его за плечо, это был врач Семен Завьялов.
— Ты бы побрился, — крикнул Семен. — А то как партизан.
Он подвел Д. к зеркалу. Вернее, не к зеркалу, а к зеркальной двери в частом переплете:
— Ты не волнуйся, пройдет глухота, через недельку-другую, — и глупо засмеялся.
Д. без интереса осмотрел свое бледное лицо в черной щетине. Лицо было незнакомо, знал он его хуже, чем лица солдат, тусклые глаза, вовсе чужие, смотрели враждебно.
Иголкин принес бритву, помазок, стакан холодной воды. Лейтенант стал бриться.
— Через недельку, — удивленно повторил он, таких сроков для него не было. В зеркальной решетке появилась голова в милицейской фуражке.
— Говорите громче, — сказал Д.
— Хулюганют! — крикнул ему на ухо милиционер. — Ваши в парке! Опять вчера задержал двоих!
Д. видел, как он в зеркале отвечает милиционеру с напряженной улыбкой глухого:
— Вчера нас тут не было.
— Извиняюсь, — сказал милиционер. — Я в смысле артиллеристов. Двух пьяных задержали. А нынче опять стреляют.
Д. повернулся к нему. Перед ним стоял молоденький милиционер в белоснежной милиционерской гимнастерке. Фуражка лихо сдвинута набок, значки ГТО и ворошиловского стрелка блестели, как ордена.
— Там уже автоматчики, немцы, — сказал Д.
— Товарищ лейтенант, — укоризненно возразил милиционер, — меня послал начальник милиции города.
Он неодобрительно осмотрел недобритую мыльную физиономию Д.
— Ополченцы? — не дожидаясь ответа, сказал: — Раз не можете обеспечить, мы сами наведем порядок.
— Ночью, в белом, вас же переколотят. Милиционер вытащил наган, потряс им.
— Посмотрим.
— Да пусть их, — сказал Иголкин. — Вперед, сыны отечества!
Иголкин еще что-то ему говорил, они заспорили, Иголкин показывал рукой в сторону немцев. Д. торопливо добрился. Милиционер вынул из кармашка свисток, засвистел. Иголкин с интересом взял у него свисток и тоже приложил к губам. Веснушчатая его физиономия расплылась от удовольствия, он протянул свисток Д.
