— Но, Харрисон, ты действительно болен, — сказала она.
— Нет, дорогая моя, сенаторы не болеют, они подыхают здоровыми, просто грохаются на пол во время очередной переклички, вот и все. Запомни это, Эвелин.
— У моего отца, как ты знаешь, последние четыре срока со здоровьем было неважно.
— Твой отец был переизбран, практически уже находясь на пороге покойницкой. Я просто не говорил тебе этого. Вот и я во что бы то ни стало поднимусь с этой койки, хотя бы для того, чтобы меня переизбрали. У меня сильный шанс пройти, и я не могу пренебречь этим, Эви. Я знаю, мне действительно надо немного отдохнуть. Но, пожалуйста, пригласи Томми и Артура Кэднесса, они мне оба нужны. И позови, если хочешь, Энтони. Он должен быть в курсе. Но Христом Богом прошу, скажи ему, чтобы не проболтался.
Эвелин вышла из палаты, зная, что уговоры бесполезны, надо идти и выполнять его распоряжения. Но перед тем решила зайти в часовню, чтобы хоть немного привести свои чувства в порядок. Теперь она готова к действию. Вот-вот должен приехать Энтони. Томми Бишоп наверняка уже здесь. Марк не разрешил Томми зайти к Харрисону — ни на минуту, ни на две, — а связь больного с внешним миром осуществлялась лишь через него, Марка, и Эвелин. Это был единственный способ уберечь больного от переутомления.
Жены иногда, в критические минуты, исполняют главные роли. Случается, что без них вообще невозможно обойтись.
* * *
Харрисон Мэтленд посмотрел на запястье, где обычно носил свой золотой «роллекс», и увидел там пучок всякой пластиковой дряни. Вот так вот, сэр, стоим на пороге покойницкой. В одну секунду с тебя слетает все твое сенаторское достоинство. Что он теперь такое? Кусок мяса, как и все другие, материал для медицинских изысканий, и больше ничего.
Когда они привезли его, то сразу содрали всю одежду, оставили голеньким, как и всякого прочего смертного, натянули на него больничную рубашку, уложили в койку, стоящую среди целой своры аппаратов, и оставили смотреть, как на экране пульсирует какая-то тонкая зигзагообразная чертовщина. Потом пришли, послушали сердце, ушли, вернулись, сделали укол, опять ушли и оставили его здесь бессмысленно валяться. Хорошо уж то, что этот комок мускулов в его груди продолжает еще трепыхаться, а то бы совсем хана. Снаружи уже темно. Сколько же времени прошло? Да, этот день он пережил, но все еще удивлялся, хотя уже и начал привыкать к мысли, что не умер. Боли не было. Ее почти сразу блокировали. Но неприятные сбои сердечного ритма весьма тревожили и удручающе действовали на психику. Боже, как ему ненавистна мысль, что он оказался вдруг всецело зависимым от своего бренного тела.
