«Дуэль… Завтра они будут стреляться… А что мне еще оставалось делать? Вызвать его самому? Однако мое общественное положение препятствовало этому, да и неизвестно, чем бы дело кончилось… Если бы я оказался победителем, то обесчестил бы своего сына, недоброжелатели которого заподозрили бы в нем недостаток храбрости; если бы стал несчастной жертвой, то и он сам, и его жена остались бы безо всякой поддержки. При всем при этом я полагался не только на свое мнение, но и посоветовался со своим другом графом Строгановым. Поскольку он согласился со мною, я показал письмо сыну, и вызов господину Пушкину был немедленно послан… Но на этой дуэли мой мальчик непременно должен стрелять первым, и мне необходимо сказать ему об этом. Во что бы то ни стало – первым! Господин Пушкин достаточно хороший стрелок и обладает немалым опытом дуэлей… И все-таки я должен быть рядом. Я не могу туда не поехать. По крайней мере, я обязан быть где-нибудь поблизости…»
Барон остановился и позвонил в колокольчик.
– Завтра после полудня мне понадобится наемная карета, – сказал он вошедшему слуге.
– Будет исполнено, господин барон.
– Каретой должен управлять извозчик, незнакомый не только с моей персоной, но также не знающий моего сына.
– Я понял, господин барон.
– Хорошо… – И Геккерен задумчивым жестом отпустил слугу.
Тот поклонился и, тихо закрыв за собой дверь, удалился.
Барон подошел к буфету и достал хрустальный графин с французским коньяком. Ему вдруг вспомнился заливистый смех Дантеса, и он столь живо вообразил его себе жестикулирующим, оживленно рассказывающим об очередном придворном бале, что словно бы почувствовал рядом с собой некое колебание воздуха. Барон поежился, огляделся и налил треть бокала. Затем залпом выпил и едва слышно пробормотал:
– Жорж обязан стрелять первым, иначе произойдет нечто ужасное… Я ни за что не прощу себе его смерти!… Но почему же он так долго не идет? Ведь я посылал за ним слугу еще вчера днем!
Прошло еще какое-то время, и, когда стрелки напольных часов приблизились к отметке «12», внизу, на парадной лестнице, послышался топот отряхиваемых от снега сапог и бодрый голос Дантеса, разговаривавшего со швейцаром. Барон подскочил от нетерпения и устремился к двери, желая как можно скорее увидеть долгожданного «родственника».
Когда разрумянившийся с мороза Дантес зашел в кабинет, Геккерен обнял его и прижался к холодной щеке своими горячими от волнения губами. Затем отпустил, внимательно осмотрел с головы до ног и, не теряя времени, сразу приступил к главному:
