О наших дивизиях, движущихся к Ленинграду со стороны Волхова, слух в городе ходит очень упорный, он питает надежды на близкое освобождение Ленинграда от кольца блокады.
Убежденность, что немцы будут отброшены от Ленинграда и разгромлены, не покидает меня ни на миг. Твердо верю, что Ленинград взят не будет. К этому убеждению меня приводит логика вещей, не говоря уже об интуиции. Четыре с лишним миллиона советских людей не сдадут Ленинграда, хотя бы большей их части — мирным доселе жителям — пришлось драться, разбирая мостовые, только булыжником.
Да, в городе есть, конечно, шпионы, есть обыватели, что таращат глаза от страха, есть, безусловно, и некоторое число потенциальных предателей, которые из одной только трусости способны покориться немцам или перейти к ним на службу. Но процент этих негодяев ничтожен, всё население насторожено, всякий вызывающий хоть малейшее подозрение человек в любом доме, на любой улице задерживается самим населением, — почвы для предательства и измены в городе нет. Чтобы в этом убедиться, достаточно раз увидеть, какое возбуждение поднимается среди народа, когда ночью при вражеском налете вспыхивает предательская сигнальная ракета, как все кидаются искать мерзавца, выпустившего ее.
Немцы разбрасывают листовки, предлагая Ленинграду сдаться и обещая, что «погром произойдет только в первые дни», а затем, дескать, они «восстановят порядок, и все будет хорошо». И грозят, если мы не сдадимся, разрушить город до основания!
Возмущение гитлеровцами в Ленинграде с каждым днем растет, паники, на создание которой у нас они рассчитывали, нет, но население, естественно, подавлено ежедневными бомбежками, артиллерийским обстрелом, критическим положением города и полуголодным существованием. Хлеба выдается на все категории, кроме рабочей, по 200 граммов; хлеб уже со всякими примесями; перед столовыми люди простаивают в очередях по нескольку часов; купить какие-либо продукты немыслимо, люди ездят в Лесной и в ближайшие пригороды за свеклой и за картошкой, но мало кому удается достать их. В один из недавних дней было тринадцать воздушных тревог, всё движение по городу, кроме автомашин парализовано.
Был я в Союзе писателей. Комнаты в Доме имени Маяковского пусты, безлюдны, поэтому кажется, что всякая общественная жизнь в Союзе писателей попросту замерла. Но это далеко не так; Большинство писателей, из тех, кто не ушел на фронт, трудятся в радиокомитете, в редакциях газет, в агитбригадах, стараясь быть нужными и полезными. Из редакций дивизионных газет, с предприятий, из множества учреждений — телефонные звонки: «Дайте писателя для выступления!» (или — для статьи, для пропагандистской листовки и т. п.). Писатели охотно откликаются, едут в любое время куда угодно. Но ведь их нужно организовать, направить, с каждым из них поговорить, иных подбодрить, воодушевить! Силы каждого использовать сообразно возрасту и здоровью, способностям и опыту, склонностям и энергии… Это большая работа.
