Анне-Лиз оставила Ахмеда, чтобы он раздел господина; на лестнице она столкнулась с Сарой, несшей кувшин с водой.
— Дай Ахмеду пять минут, а потом пусть он вымоет полковника. Я пошлю ему немного овсянки чуть позже.
С этими словами она оставила Сару, чтобы та позаботилась о Дереке, зная, что так Саре будет легче. Она успокоила ее только к ночи, и сама села дежурить у кровати Дерека. Под утро Дерек начал шевелиться. Его потное лицо было наполовину скрыто повязкой. Изогнувшись от боли, он оторвал кусок простыни, обнажив верхнюю часть тела и бедро.
«Он потрясающий мужчина!» — подумала Анне-Лиз, и краска стыда залила ее лицо. Широкоплечий, с черными волосами, покрывавшими грудь и выглядывавшими из-под повязки. У Дерека был плоский живот и изящные бедра наездника. Под простыней четко вырисовывались его длинные ноги. Сильная мускулистая рука протянулась к ней, он что-то пробормотал на пушту, потом закричал:
— Черт бы вас побрал, ублюдки!
Затем снова послышалось бормотание: он просил воды. Она быстро налила воды и приподняла ему голову. Голова была тяжелой, но она влила немного воды в его спекшиеся губы. Когда он отпил, глаза его открылись и он попытался что-то сказать.
— Почему… так темно? Где… что случилось?
— Потому что сейчас ночь, а вы в безопасности, в Канпуре. Большая часть вашего отряда в Кабуле, — она взяла его руку.
Он взглянул на нее: в его глазах были боль и слабость, вызванная настойкой опиума, которую дал ему врач.
— Это… Анне-Лиз?
— Да.
Его пальцы дотронулись до нее.
— Ты похожа… на конец тяжкого кошмара. Я чувствую… как будто я все еще сплю, только теперь… я вижу райский сон…
Она тихо рассмеялась:
— Ваш сон вполне реален, поскольку я ангел.
— Ты не знаешь… на что это похоже. — Его лицо покрылось испариной, но он пытался продолжить: — Они резали нас на полосы…
— Теперь все прошло. Не надо больше говорить, только отдых поможет вам встать на ноги.
Казалось, он не слышит ее:
— Сколько… сколько человек вернулось?
— Я отвечу вам утром… но вернувшиеся уверяли, что выжили многие.
Несмотря на слабость, он продолжал крепко сжимать ее руку:
— Останься со мной еще. Поговори со мной об Англии… о чем-нибудь. Я должен освободить мое сознание… думать об обычной жизни.
Она улыбнулась:
— Я совсем не помню Англии. Я провела пятнадцать лет в Китае. Моей первой игрушкой были счеты.
Пот от боли и жара заливал его глаза.
— Тогда расскажи мне о Китае.
И она рассказала ему, как все свое детство проходила в стеганой пижаме, о тутовых шелкопрядах, как они кружились, об ужимках ее любимиц, кантонских мартышек. Вскоре его дыхание сделалось ровным, и он уснул.
