— Ты читаешь такие вещи?
— Ха, как я мог это читать? Этот журнал лежал в комнате для посетителей, вот я его и взял.
— А зачем? — Я обернулась к нему, вскинув вверх руку с женским журналом.
— Затем, что там красивые женщины.
— Красивые женщины, — повторила я и положила журнал в пустой ящик, под пижамы. Мне казалось, что тут скорее кроется какой-то секрет, но у Ежи не было от меня секретов. Возможно, они были у него тогда, в течение четырех лет его брака, но с тех пор, как он переехал обратно к нам с отцом, он вряд ли мог что-то скрывать.
Я не хотела смотреть, как он чистит ногти, проводя одним ногтем под другими.
— Дай-ка сюда. — Маникюрный набор лежал в ящике тумбочки. Я снова села на стул возле его кровати и взяла его за руку.
— Нет. — Ежи попытался высвободить руку, но я крепко ухватила его запястье. Канюля была закреплена пластырем, если его натянуть, то Ежи будет так больно, что он и слова вымолвить не сможет. Кожа у него была белая, растрескавшаяся, и напоминала кору старого дерева. Там, где пролегали сосуды, виделись следы уколов.
— Так что же с пижамой?
— Никто здесь в пижаме не ходит. Оглядись, Кристина. Видишь ты тут кого-нибудь в пижаме?
Я повернулась и окинула взглядом мужчин, сидевших на кроватях, — все, как один, были в белых ночных рубашках.
— Ну и что? — Я обстригала ножницами ногти у Ежи до самого мяса. — Ты не должен так опускаться только потому, что это позволяют себе другие.
Ежи молчал, он жевал зубочистку и разглядывал ногти своей другой руки. Краем глаза я видела, как одна из сестер меняла соседу Ежи ночную рубашку. Она растирала ему спину "французской водкой" и массировала этого человека, который был немного моложе Ежи; синеватые вены проступали у него по всему телу. Под руками сестры он тихо постанывал.
— Поэтому, да? — прошептала я, обращаясь к Ежи, но он, казалось, был всецело поглощен созерцанием своих ногтей. — Так ты поэтому не хочешь надевать пижаму, да? Ежи, ответь мне.
Ежи посмотрел на меня пустым взглядом.
— Что ты сказала?
— Только не прикидывайся опять, будто ты плохо слышишь. Ты хорошо слышишь, Ежи, очень хорошо. Ты бы хотел, чтобы она тебя переодела, ради этого ты готов носить эту дурацкую больничную ночную рубашку. Только чтобы она тебя переодела, — других причин нет.
— Что поделывает отец?
— Что он может поделывать? День-деньской отдыхает. С утра до вечера.
— Ты бы сходила с ним погулять.
— Ты так считаешь? Лучше я приду навестить тебя, Ежи. Если отец перестанет самостоятельно передвигаться, я не буду ему помогать.
