Царь переехал через реку по мостику рядом с мельницами и ровно в двенадцать оказался у постоялого двора Мантинео, где его ожидал Эвмон со свитой. Путешественники сидели в беседке, увитой лозами винограда, с которых уже собрали спелые грозди, пробовали вина и разговаривали о донье Инес, графине, владевшей здешними полями и башней — она виднелась вдали на холме, темный и величественный страж этих пустошей. Потом речь зашла о войне в соседних герцогствах: портные да садовники там взбунтовались и хотели сами выбрать себе правителей. Рахел говорил, не останавливаясь, о любовных фантазиях доньи Инес: однажды ночью в ноябре он приехал сюда и, спасаясь от ветра и дождя, накинул на голову кожаный плащ, а сеньора приняла его сначала за немецкого гонца и потребовала вестей от возлюбленного, который жил, по ее словам, в этой стране, а потом и за самого возлюбленного, думая, что тот покрасил волосы в черный цвет, переоделся в лохмотья и явился убедиться в верности своей дамы. Узнав наконец сирийца Рахела, донья Инес очень разочаровалась, не пустила его на порог и отправила спать в сад под навес.
— Я никуда не уеду, прежде чем не повидаю сию влюбчивую особу, — сказал Эвмон, прогуливаясь с Эгистом, пока белокурая дочка Мантинео накрывала на стол. — Попрошу у нее свидания под тем предлогом, что мы — родственные души. А сколько ей лет?
— Тридцать пять или побольше, но она чудесно сохранилась, и на вид ей можно дать пятнадцать. Когда она появляется на верхней площадке лестницы, можно подумать, что ожила деревянная фигура Марии Магдалины, стоящая у алтаря. По-моему, — уверенно произнес Эгист, — любовный бред начался у доньи Инес в тот день, когда она вообразила, что Орест, убив меня, скроется в ее башне, а она должна ждать его у ворот своих владений, держа в одной руке канделябр с зажженными свечами, а в другой — бокал с вином. С тех пор графиня видит в каждом незнакомом путнике своего любовника и готова отдаться, правда, на словах, а не на деле, каждому юноше, явившемуся издалека и благоухающему анисом. По словам ее экономки, по имени Модеста, донья Инес никогда не называет имени Ореста, но все незнакомцы, появляющиеся в замке, которым она тут же объясняется в любви с первого взгляда, для нее не более чем знамения того, что он придет. Поэтому в моей голове — а мне всегда приходится быть настороже — возник план такой военной хитрости: я мог бы принести ей в дар музыкальную шкатулку и, воспользовавшись одним из ее припадков, когда она дрожит, словно колос ржи под ветром, и рвет своими острыми зубками в клочки шелковые платки, попытаться отнести ее в постель на полчасика и вкусить прелестей красавицы раньше, чем это сделает мой пасынок-мститель.
