, занудливы, а уроженцы Вика
[23] вспыльчивы. Молодые кобылицы, обманутые в своих ожиданиях, становятся нервными и истеричными, и только вынужденное материнство излечивает их души. Один мой родственник, большой знаток лошадей, придумал такой выход. Он смастерил из дерева семь коней в натуральную величину, покрыл их шкурами всех мастей, от буланой до игреневой, и расставил на пастбище, куда выпускал потом молодую кобылицу. После этого ему оставалось лишь внимательно наблюдать за ней: в первый день она робела, колебалась, переходила от одного к другому и никак не могла выбрать, но на второй уже решительно направлялась к избраннику, лизала его и всячески показывала свое расположение. Тогда мой родственник брал шкуру с понравившегося ей коня, надевал ее на осла, которого хотел использовать для случки, и легковерное животное отдавалось ему без сопротивления. Правда, попадались порой ослы, не желавшие участвовать в этом маскараде, считая себя достаточно привлекательными, чтобы кобылица в любовной игре принимала их такими, какие они есть. Однако в целом опыт можно считать весьма удачным: пользуясь им, удавалось сладить даже со строптивыми лошадками, а таких попадается немало, особенно среди сухопарых и капризных в еде животных. Мой родственник изложил свои соображения в трактате, который продиктовал писарю из Элеи
[24], и эта книга пользовалась большой известностью. В ней он доказывал необходимость предоставления женщинам некоторой свободы при выборе супруга, естественно, в разумных пределах.
— А за меня выбирали родители! — вздохнула Клитемнестра. — Кормилица сказала, что Агамемнон войдет обнаженным в мои покои, и посоветовала мне смотреть только на его светлую бороду, чтобы не испугаться. И почему, скажи мне, Эвмон Фракийский, я вбила себе в голову эту чушь, почему мне казалось, что царь должен непременно вернуться с точно такой же красивой остроконечной бородкой, какую носил в те давние времена?
Эвмон прижал к своему узкому лбу указательный палец правой руки, повернулся к Эгисту и изложил свои соображения, заметив, что руководствуется лишь интуицией да еще своими познаниями в толковании снов.
— Здесь все довольно просто, царица. Ты ожидала возвращения странника и боялась его неожиданного появления; в тайниках твоей души еще сохранился совет кормилицы, и ты, сама того не зная, искала в нем спасения, невольно надеялась, взглянув на русую бороду Агамемнона, избежать ужаса, а может быть, и кары за любовь к Эгисту. Возможно, потом царь-рогоносец, воспользовавшись твоим замешательством, наставил бы рога Эгисту или разделался бы с тобой, это уже не имеет никакого значения. Тебе важно было не сводить глаз с русой бороды, чтобы преодолеть страх; а кроме того, видя ее, ты невольно рассчитывала вернуться к тому состоянию непорочной девственности, к тому блаженному неведению, в котором пребывала, ожидая когда-то прихода великого Агамемнона. В этом причина твоего отчаяния: ведь, сбрив бороду, он словно лишал тебя зашиты от страха, что при подобных обстоятельствах означало верную гибель. Я думаю, можно продолжить наши рассуждения — хотя мне не хотелось бы обидеть присутствующего здесь Эгиста — и задаться вопросом, не тосковала ли в душе Клитемнестра по тому далекому дню, когда человек с русой бородкой лег в ее постель. Ведь мы не вольны распоряжаться своей памятью и порой жаждем вкусить напиток, когда-то казавшийся восхитительным, пусть даже теперь он внушает нам ужас или даже несет смерть.
