Чужестранец, или кто бы он там ни был, запустил еще влажную правую руку в карман камзола и, вытащив золотую монету, показал ее нищему, который по-прежнему стоял, протягивая ему обеими руками клетку с дроздом. Ко всеобщему изумлению, птица, завидев золотой, начала высвистывать торжественный марш. Эту мелодию, которой встречали появление царя или возвращение корабля в порт, птаха, наверное, переняла у городских флейтистов: в ней слышались торжественные и мерные шаги стражи или удары весел, а иногда трель взмывала в вышину, словно взлетал на мачту лимонно-желтый вымпел.
— Это светская мелодия! — воскликнул нищий. — Отрывок называется «Вот в город входит лев». Тира-ра-ра-ра-ри, тара-ра-ри-ри-рам! Пока не отменили цензуру, мелодия была запрещена, а потом вошла в моду, вот мой дрозд ее и выучил. Детьми мы прятались за колоннами на площади и кричали: «Вот в город входит лев!» Тогда говорили, что от нашего крика цари скрывались в своем тайном покое. А кто выдумал эту игру, неизвестно.
— Ну, и что там цари? — спросил чужеземец, если только он впрямь приехал издалека, и спрятал золотую монету. Вопрос был задан любезным, но отрешенным тоном, словно бы просто из праздного любопытства. Могло показаться, что его вовсе не интересовали никакие цари и он спрашивал лишь из вежливости, боясь обидеть своим невниманием грязного, лохматого и оборванного нищего.
— Да все по-старому. Однажды ночью один отставной мушкетер, жалкий пьяница, который играл в театре льва в пантомиме о Святом Андрокле,[2] надел на себя шкуру, забрался на башню, где ему разрешали укрываться от дождя по ночам, и как заорет: «Вот в город входит лев!» Сенаторы, что нами правят, рассказывали, как цари бросились сломя голову в свои тайные покои, а потом целый месяц не могли оттуда выйти: с перепугу они позабыли слово, которое отпирало дверь. Служитель из Фонарного ведомства уверял меня, будто они как раз развратничали, когда актер закричал, поэтому-то память у них и отшибло.
Чужестранец, или кто бы он там ни был, вошел с нищим в таверну. Темное вино с окрестных виноградников сразу вспенилось, словно на поверхности каждого стакана засверкали пятьдесят одинаковых жемчужин. Не отрывая глаз от человека в синем камзоле, нищий осушил свой стакан и проговорил:
— Если бы лет двадцать тому назад в наш город приехал такой же богатый и молчаливый человек, как ты, а я бы начал передавать весть о том, что лев пришел, одним — на ухо, шепотом, а другим — даже просто пожимая руку во мраке, то страх точно льдом сковал бы весь наш город.
