— Хорошо бы увидеть ее, — промолвил дон Леон.
— Это невозможно, — произнес уверенно Тадео, — ведь она не покидает свою башню. Вот уже двадцать лет я каждый день хожу к двери черного хода — там раздают нищим похлебку, — и мне ни разу не повезло.
— А что, если сделать так, — медленно проговорил дон Леон, словно видя в мечтах исполнение своего плана. — Можно передать Ифигении, будто человек, похожий на Ореста, приходит утром на рассвете к царской голубятне, прячась в тени берез, слушает, как шумят, просыпаясь, птицы, и стоит только первой из них вылететь наружу и взмыть вверх, незнакомец возвращается в свое убежище, скрытое среди увитых плющом развалин старого города. Тот, кто принесет эту весть девушке, скажет, что своими глазами видел юношу и слышал, как он произносил торжественные октавы, обращаясь к теням прошлого.
— Да нет, ей не сойти с башни, — уверял Селедонио. — Никто не может спустить ее вниз так, чтобы ворот не заскрипел, его нарочно никогда не смазывают. Да и стража непременно увидит.
— Она могла бы связать простыни и распороть юбки на куски, — заметил Тадео.
— Да-да, пусть свяжет пояса, платки, шнуры для корсетов, — согласился дон Леон. — Можно еще разрезать на длинные полосы тяжелые двойные занавеси из прихожей. Она бы подошла к голубятне и принялась рассматривать меня в предрассветных сумерках, но при первом крике петуха сомнения покинули бы ее: «Нет, это еще не Орест». Быть может, чтобы удостовериться, Ифигения прикоснется своей прекрасной рукой к моему лбу, к губам, к шее; быть может, приложит ладонь к моей груди, слушая биение сердца. А потом девушка пойдет прочь, босая и полуобнаженная, как прибежала туда, а голуби будут виться вокруг нее, провожая до подножья башни, откуда поднимут ее наверх, к единственному окну, кормилица и служанки.
— Прелестная картина! — заключил Тадео. — Да она, пожалуй, еще влюбится в тебя.
— А ты, как ты будешь ждать ее? — С этими словами Селедонио поднялся с места, отошел в глубину комнаты за алтарь и встал, сложа руки на груди, держа по-прежнему в правой полный стакан вина.
Чужестранец тоже вышел из-за стола, подошел к двери и открыл ее настежь. Намотав край своей пурпурной накидки палевую руку, он медленно двинулся к окну, подняв вверх трость с серебряной рукояткой, словно меч, которым богатырь хочет поразить врага. Голова его была гордо поднята, когда чужестранец замер как раз на том месте, где солнечный луч ложился на полу у его ног. Потрясенные Тадео и Селедонио вдруг явственно увидели в правой руке дона Леона длинный меч.
