— Люди приходят сюда и уходят, сеньор Эусебио, и моя переправа подобна большим театральным подмосткам жизни. Ну, возьмем, к примеру, каменщиков тридцати лет — таких в неделю пройдет пара дюжин. Людей в синих камзолах за то же время полдюжины наберется — жители прибрежных городов этот цвет любят, так же как те, что вдали от моря живут, предпочитают зеленый, а крестьяне — черный. И всадников проезжает немало, потому-то я и сделал столб на своем баркасе, и знакомых лиц всегда много, взять хотя бы торговцев шерстью или слуг из монастыря Симона Петра, которые каждый раз перед Пасхой и перед Сан-Хуаном отправляются ловить рыбу и увозят пудами форель да угрей для своих хозяев, что блюдут строгий пост. Так вот торговцы шерстью и слуги из монастыря каждый год появляются. Кто еще? Знаю я вельмож из города, тех, у кого есть виллы в долине реки, недалеко от ущелья; а еще тех, кто приезжает покупать дерево или перевозит со своих виноградников на низком берегу реки вино в бурдюках. Ну, про этих я знаю все: и сколько лет их мулам, и как каждый бурдюк называется. Ты слыхал, они дают им имена святых мучеников. Сотни знакомых лиц! А когда грянула война, мимо меня прошли толпы людей — сотни незнакомцев! Всякий лодочник — Харон, сеньор Эусебио, и перевозит весь род человеческий на своей лодке.
Так сказал лодочник Филипо и устремил свой взгляд на его превосходительство офицера Иностранного ведомства, который выразил свое согласие с этими рассуждениями кивком головы.
— Ну, а если тебя интересуют путники странные и диковинные, вот мой список, и возглавляет его чудовище о двух головах. Одна, белокурая, была женской, а другая, черноволосая, — мужской.
Родители чудища показывали его за полреала на ярмарке в день Святых Безгрешных. Женская головка знала лишь чистые помыслы, целыми часами грезила об ангелах, порхающих меж цветов, и просила подыскать ей учителя, знатока религиозной поэзии. А у мужской башки один блуд был на уме, и сладострастник без конца твердил родителям, что часть выручки надо пустить на поиски какой-нибудь грудастенькой бабенки, которая бы скрасила ему жизнь. Женская же голова умоляла дать ей яду, если только такая особа объявится, ведь она совсем беспомощна. Это соответствовало истине, ибо руки и ноги урода подчинялись приказам мужской головы, да и все тело его было мужским.
Мне говорили, что по совету одного римского мудреца родители решили отделить женскую голову и оставить развратника на свободе — пусть живет как знает. Для белокурой праведницы сделали специальную подставку из четырех свиных мочевых пузырей, которые всегда должны были быть наполнены теплым воздухом. Поддерживать тепло оказалось довольно сложно, но игра стоила свеч: они показывали свою говорящую голову в больших городах и зарабатывали кучу денег. Один человек из Буэнос-Айреса, переправлявшийся здесь года два тому назад, рассказывал, что видел ее в родных краях, а показывали ее два ливанца, которые просто купались в золоте.
