Санук пришла в себя и увидела, что она завалена хворостом: медведи всегда делают так, когда готовят себе пищу впрок. Выбравшись из-под кучи ветвей, она бросилась домой без шапочки и без портфеля.
Дома ей сделалось плохо: она лежала в постели, ничего не ела, только пила воду. От неё нельзя было добиться ни слова: она смотрела на дедушку какими-то странными глазами, в которых таился испуг.
Дедушка, догадываясь о чём-то, сходил в тайгу и нашёл возле тропинки помятый портфель и разорванную шапочку Санук. На замёрзшей земле он увидел следы медвежьих когтей.
Когда же внучка встала и всё ему рассказала, Апсилей даже позеленел от злости. Он выкурил подряд три трубочки, собрался, взял ружьё и ушёл.
Старика не было дома два дня.
Вернулся он довольный, раскрыл окровавленную суму, вынул из неё шкуру медведя и два больших тёмно-красных окорока.
— Однако, рассчитался я с твоим недругом, Санук, — сказал дедушка. — Он тут один и шатался по тайге и пришёл к тому месту, где тебя хворостом завалил. Как ты себя чувствуешь? Пойдём в школу?
— Пойдём, дедушка!
И Санук снова всю зиму ходила с Апсилеем.
И пока не подрастёт Санук и не научится с ружьём обращаться, будет её провожать Апсилей каждую зиму до тех морозных и снежных дней, пока не улягутся в берлоги все телецкие медведи…
Тётя Даша работала на кухне — выдавала официанткам блюда через маленькое окошечко.
Занятая у плиты с утра до вечера, она не появлялась в столовой. В первые дни я видел лишь, как мелькали в окошечке её проворные руки, открытые до локтей, да изредка слышал низкий, грудной голос:
— Суп — два раза! Котлеты и голубцы — по одной порции.
Всякий бродячий, туристский народ так и валил на базу, и за столом иногда усаживался какой-нибудь капризный, разборчивый в еде путешественник. Где-то он шатался по козьим тропам в тайге, ночевал у костра, оброс щетиной и загрубел. Ел он консервы в томате, грыз сухари, пил родниковую воду. А тут важничал: с недовольным видом громко болтал ложкой в супе, тыкал вилкой в мясо и требовал заменить блюдо.
Тётя Даша готовила вкусно и обижалась на таких «пещерных людей». Но посылала замену и выглядывала, с аппетитом ли уплетает этот привередник её суп, кашу или жаркое. И тогда я видел в окошечке её лицо: крупное, раскрасневшееся от жары, закрытое до глаз белым поварским колпаком.
«Пещерный человек» жадно принимался за еду, тётя Даша скрывалась, гремела кастрюлями и громче обычного говорила:
