У кого золото?
Той ночью я начала заикаться и впервые увидела, как Капитан пьет. Той ночью все напились, кроме Нобеля, который напился еще накануне с утра и одетый заснул, приткнувшись к фальшборту, так что ничего не видел и не слышал.
«Проснись, отважный Блай!» Я его разбужу, пусть покажет, как бить себя по физиономии, если уже в середине дня теряешь способность нормально разговаривать: сперва вроде слегка першит в горле, ничего серьезного, но потом страшно шепелявишь и заикаешься. И еще пусть покажет, как после такой передряги снова встать на ноги. И пусть узнает что в команде он теперь единственный с золотой серьгой. Но Нобель только повернулся на другой бок, — что значит презренный металл в сравнении с временем, которое влечет нас вдоль хребта океана, в сравнении с тоской, которая тем сильнее, чем ближе мы к нашей родине? Но внезапно, уже перед самым прибытием, наша тоска по родине исчезает, как деньги, зашитые в воротник матросской рубахи…
Но в этом смысле мы, семнадцать человек команды и три оставшихся Оплативших пассажира (и бутылка рома) говорим на разных языках. Той ночью все пили в одиночку, каждый сам по себе, каждый — на своем континенте, за плотно запертой дверью. Даже двери офицерских кают были заперты, и Садовод, который впервые пожелал поставить всем пиво, поскольку сберег свои жемчуга, сидел, потерянный, на корме и раскладывал пасьянсы.
Собственность
На другое утро жизнь пошла своим чередом. В море плавучие краны, раскачивающиеся башни с воздетыми руками, — в порту мало места, корабли разгружаются и загружаются на рейде. Кок и Стюард укладывали вещи, а наш корабль все больше опускался под тяжестью груза, он уже стал походить на плот. Кто не работал, засыпал стоя — в коридорах, на палубах, между кнехтами или в портовой конторе на пластмассовых табуретах, под гомон крикливых агентов, или под проливным дождем на шезлонгах для Оплативших пассажиров, которые прятались в каютах, опасаясь неугомонных торговцев и особенно женщин, продающих талисманы и амулеты. На палубу сыпался рис, летели команды на языке, который я в этом путешествии уже не выучу.
Когда я вышла на палубу, между канатов и шлангов текли сточные воды, я шла, прижимая к носу платок, раскидывая ногами газетные клочья и куриные кости. В ушах раздавался голос Хапполати, рассуждавшего о запахах разных стран, но, повернувшись в ту сторону, откуда он доносился, как мне показалось, я увидела Кока. Он был желт, одет в свежую выглаженную рубашку и победоносно вздымал над головой челюсть тунца.
