Раздумья Александра Моисеевича прервала голосующая девушка. Он позволил вволю повизжать тормозам и с любопытством посмотрел на гипотетическую попутчицу. «Одна. Так поздно. В безлюдном, в общем-то, месте. Не проститутка. Но почему здесь? Неужели работает дикарем, в одиночку? И не боится ведь!..»
Эрберг, как он это ловко умел, выразительно кивнул головой: садись, мол, рядом. Девушка села, не говоря ни слова. По ее дыханию и глазам чувствовалось, что она долго плакала. Плечи все еще иногда вздрагивали. Наконец, Эрберг прервал пантомиму:
– Куда вам? – спросил он. – И почему вы плакали?
– Мне все равно, куда. А плакать… не…стану… боль…ше…
Вопреки словам, она зарыдала.
– Я вам чем-нибудь могу помочь?
– Нет, н-н-нет, – с трудом выговорила девушка, пытаясь справиться с подступающими к горлу спазмами.
– А знаешь, поехали со мной, в кабак. – Чутье подсказало Эрбергу, что пора переходить на «ты». – Поехали. Местечко я знаю одно – супер! Можно будет рассказать друг дружке о гор-ре. Каждый расскажет о своем. Глядишь, и отляжет.
Девушка улыбнулась – вот уж действительно сквозь слезы.
– Как вы смешно произнесли. Я ведь совсем вас не знаю. Я, оказывается, вообще ничего не знаю…
– Вот и узнаешь! Я… – тут Эрберг несколько секунд помедлил, все-таки решив назвать свое настоящее имя… – Саша. А ты…
– Наташа.
– Ну и славненько. Саша и Наташа! А грассировать я принимаюсь, когда чувствую, что говор-рю с очень хорошим человеком, с близкой душой, понимаешь?
Наташа понимала.
«Симпатичная, – решил Эрберг. – Домашняя. Вряд ли проститутка. Впрочем, хоть бы и так. Мне-то что?»
Иногда, в трудную минуту, Александр Моисеевич ощущал острую необходимость в собеседнике. Причем в большей степени слушающем, нежели говорящем. Друзей у него не было. Женой не обзавелся. Из родных – только старуха-мать. К старости она сохранила ясный рассудок, но говорила теперь только о перипетиях жизни сериальных героев.
– Приехали. – Эрберг выбрался из машины и открыл дверцу с Наташиной стороны. – Пожалуйста.
Ночь дышала влагой. Застывшая духота предвещала скорый дождик – тихий и долгий. Ветер, наверное, удобно свернулся клубочком и спал, и вовсе не желал отгонять подступающее ненастье. В такую ночь добрые люди радуются, что у них есть дом!
Но Эрберг и Наташа направлялись не домой, не к семейному очагу, потому что, по большому счету, ни у того, ни у другого не было дома. Они, столь заметно разделенные жизнью, и столь скрыто объединенные – уж несколько дней, как! – смертью, даже выражением лиц сейчас были похожи. Женственная, мягкая, не умеющая быть проницательной Наташа и лысоватый, сгорбленный, будто от непосильной ноши, рыскающий вокруг цепкими глазами, Эрберг.
