– Мне бы в голос рыдать,
подобно осенней цикаде, —
я же молча терплю,
только слезы не иссякают,
по щекам струятся ручьями… —
вполголоса пробормотала она пятистишье Фукаябу, вытирая слезинки, выкатившиеся на щеки.
– С вами все в порядке? – тут же подошла стюардесса и заботливо склонилась к ней.
– Д-да, все в порядке, спасибо, – с запинкой проговорила Марина. – Если можно, принесите стакан воды.
Сделав пару глотков, Коваль почувствовала себя лучше и неожиданно разозлилась.
«Да что я кисну-то, как малолетка, которую обрюхатили и бросили?! Воспоминания, нежности, ностальгия! Нашла время! Мне не об этом надо думать, не о сантиментах! Иначе – ничего не смогу, все прахом. Нет, и в ресторан не поеду, и даже на могилу к Егору. Уж прости, родной, но ты в последнее время стал плохим помощником, только расхолаживаешь. Потом, когда все сделаю, приеду к тебе и поплачу, но – не раньше. Все. Все, я сказала!»
К собственному удивлению, ей никак не удавалось воскресить в себе ту самую железную Наковальню, которая наводила ужас одним только своим именем. За годы, проведенные вне России, Марина сумела загнать воспоминания об этой дамочке куда-то глубоко, да так, что теперь не могла вернуть обратно, а сейчас это было крайне необходимо. Марина Влащенко не могла того, что удавалось Наковальне.
– Ничего, вспомнится, – бормотала она, чувствуя озноб во всем теле. – Вспомнится, как только я окажусь в городе и увижу места, где прошла вся жизнь. Я другая была тогда – и теперь вспомню это ощущение. Непременно вспомню, потому что должна, обязана.
Она накачивала себя остаток полета и к концу уже почти обрела прежнюю форму, сумев отключиться от мыслей о сыне, об отце, о Хохле и даже об умершем в этом городе Малыше. Когда самолет приземлился и подали трап, на него ступила уже не Марина Влащенко…
Город изменился, снова изменился по сравнению с ее последним приездом сюда. Чувствовалось, что Гришка на посту мэра из брюк выскакивает, но старается делать что-то для благоустройства и внешнего облика. Марина с жадностью рассматривала проносившиеся за окнами машины улицы, бульвары и скверы, новые здания и свежевыкрашенные фасады старых. Этот город был ей незнаком, а потому почти не вызывал никаких эмоций, и от этого неожиданно стало совсем легко. Марина взяла с сиденья огромный букет желтых хризантем, привезенных Геной, и спрятала в него лицо.
– Как же ты догадался?
– Да много ли надо ума, – рассмеялся Гена, уверенно управляя джипом одной рукой и только чуть помогая себе протезом. – Я же помню, как Жека, бывало, по всему городу летал, скупая все хризантемы.
