Когда Гаал ушел, я решил привести в порядок свои записи в дневнике.
Утром меня разбудил дядя Хомок. Его вчера предложил мне в денщики взводный Гаал, поражавший меня своей хозяйственностью и самостоятельностью, которую он временами даже подчеркивал, давая понять, что он тут значит не меньше любого младшего офицера.
— Он прислуживал господину лейтенанту Тушаи, — сказал Гаал. — Вы будете им довольны. Понятливый человек, не мальчишка какой-нибудь, а хозяйственный мужик, да и научился кое-чему у двух офицеров, которых прежде обслуживал.
Хомок — сухой плечистый человек с проседью, у него отвисшие усы и спокойные, невозмутимые глаза.
— В одиннадцать часов, господин лейтенант, назначено офицерское совещание, а сейчас уже около десяти, — сказал он, тронув меня за плечо.
Он говорил неторопливо, по-крестьянски, без заискивания, и мне казалось, что когда-то я уже слышал этот голос.
— Хорошо, дядя Андраш, я сейчас.
— Кофе как предпочитаете, господин лейтенант, с ромом или только с сахаром? — спросил Хомок во время умывания.
«Ну, этот будет мне настоящей нянькой», — подумал я и улыбнулся, закрывшись полотенцем, чтобы Хомок не видел.
Бледные, с помятыми лицами офицеры вяло собирались в большом, вычищенном и проветренном зале офицерского собрания. Непокрытые столы были составлены в один угол, перед эстрадой рядами расставлены стулья, на эстраде стояла школьная черная доска.
Собравшиеся офицеры, разбившись на группы, тихо разговаривали, два прапорщика стоя начали играть в карты, но пожилой обер-лейтенант цыкнул на них. Арнольда нигде не было видно. Фенрих Шпрингер, сутулый франтоватый офицер, предлагал пари старшему врачу батальона обер-лейтенанту Аахиму. Шпрингер утверждал, что темой сегодняшнего совещания будет Монте-Клара; доктор спорил с ним: по его мнению, просто приедет какой-нибудь ученый штабист из Констаньевицкого лагеря и сделает доклад «о положении воюющих стран». Такие доклады бывали нередко. Шпрингер упорно отстаивал Монте-Клару. Пари вызвало большое оживление, так как речь шла о десяти бутылках шампанского. Доктор начал уже было отступать, но Шпрингер схватил его за руку, и лейтенант Бачо лихим ударом рознял пари. В эту минуту в зал вошел майор Мадараши и за ним Арнольд.
Майор приветливо улыбался, здоровался со всеми за руку и ни слова не проронил о том, что «господа офицеры вели себя вчера недостойно». Арнольд был мрачен. Я подошел к нему.
— Ого, уважаемое начальство сегодня настроено милостиво, — развязно крикнул Бачо, так чтобы майор слышал его. — А вы знаете, друзья, что в таких случаях говорит гонвед?
