Дежурная медсестра, спавшая в кресле, не сразу пришла в себя. Наконец она подошла к двери палаты и спросила:
— Что случилось?
— Больной очень плохо, — сказала Жермена. — Может быть, стоит предупредить мадемуазель Даниэль?
— Старшая сестра очень устала и просила, разбудить, ее только в случае крайней необходимости. Ведь ваша больная не безнадежна?
— Надеюсь, что нет… Но она очень страдает.
Фелисите пожала плечами, давая понять, что такова судьба всех послеоперационных больных и что через это необходимо пройти.
— Вы ей давали сегодня болеутоляющее? — спросила она.
— Нет еще… Вы же знаете, болеутоляющие могут повредить процессу выздоровления, поэтому их предписано давать только в самом крайнем случае…
— Знаю, знаю, — сказала старая медсестра, которая не испытывала к врачебным предписаниям такого почтения, как ее младшая коллега. — Но нельзя же оставить человека всю ночь стонать от боли! Дайте что-нибудь вашей даме — она это заслужила.
— Честное слово, я тоже, так думаю, — обрадовалась Жермена.
Старая Фелисите, так до конца и не проснувшаяся, снова повалилась в свое кресло, а Жермена вернулась в палату, где хрипела больная.
— Господи, как я страдаю! — повторяла Конча Коралес.
Молодая сестра наклонилась над кроватью:
— Сейчас я дам вам успокаивающее, мадам. Оно вам поможет: вы выпьете и уснете…
При свете ночника она приготовила своими тонкими, изящными руками снотворное и поднесла его больной. С профессиональной ловкостью она осторожно приподняла Кончу за плечи, а другой рукой приблизила к ее губам стакан с микстурой. Больная проглотила лекарство и, хотя ее усилие было минимальным, бессильно откинулась на подушку.
— Мне очень плохо, дитя мое, — прошептали ее губы.
Сквозь закрытые ставни палаты стали пробиваться первые лучи рассвета. Жермена, задремавшая на стуле после того, как больная перестала стонать, открыла глаза. Ей приснился очень приятный сон, в котором жизнь предстала в виде очаровательного веселого праздника. Вернувшись к реальности, она ожидала, когда Конча Коралес вновь начнет стонать. Но та молчала. Это могло означать одно из двух: либо больная пошла на поправку, либо умерла. Но и в том, и в другом случае она покинет палату, ей на смену придет другая больная, той на смену третья, и так далее до бесконечности они будут сменяться перед Жерменой, всю жизнь. Но разве это жизнь? Разум Жермены бунтовал против такой перспективы. Она чувствовала себя молодой, привлекательной, образованной, умной. Разве не имела она права на другое существование?
