— Можно, но у меня денег мало.
Он рассердился:
— Ты что, смеешься надо мной?
— Ну, пошли. А ты вообще где питаешься?
— Я? Вон в той столовой, вообще, где придется. Или купишь колбасы, поешь в общежитии.
— У нас в Москве был знакомый,— сказала Лида,— он только колбасу ел и чай пил. У него цинга началась.
На всю Москву с цингой он один был. Его в медицинском институте студентам показывали.
— А ты разве из Москвы? Я тоже. Где вы там жили?
— Мы не в самой Москве, мы за городом.
— Мы сейчас тоже за городом. А родители твои сейчас там?
— Родителей у меня нет. Погибли родители.
— В войну?
— Нет, не в войну...
Они вошли в ресторан «Тайга», в дымный, гудящий зал, сели. Столы здесь были большие, и за каждым сидели по нескольку незнакомых пар и посторонних кампаний, не обращая друг на друга внимания.
— Чем хороша эта «Тайга»,— сказала Лида,— что не горит.
— Ну, это еще неизвестно.— Он достал на соседнем столе меню.— Выбирай. Водочки вышьешь? Ну, тогда вишневой наливки. Ладно? И вот эта рыба хорошая.
Она посмотрела на него, и они оба улыбнулись. Он проводил ее потом и долго стоял, не выпуская ее рук из своих.
— Сколько ты заплатил? — опросила она.— Восемьдесят четыре? Значит, я должна тебе сорок два рубля.
— Как тебе не стыдно!
Они теперь все чаще бродили по улицам, было холодно, но пойти некуда — и он и она жили в общежитии. Поэтому шли в кино или в ресторан. Она каждый раз подсчитывала:
— Значит, я теперь тебе должна... сто девяносто три... Ты не думай, я отдам.
Он уже не обращал на это внимания.
Он заметил, что она красивая. Не то чтобы красавица, но красивая. Он не знал, что у нее красивые, какие-то золотистые глаза, что у нее красивые стройные ноги. Он воспринимал ее всю сразу. Но сама она знала о себе все как бы в мелочах и иногда говорила ему, тогда он понимал, что уже замечал это. Когда она весной ходила с работы по длинным деревянным тротуарам, мимо стоящих кучно бездельников-парней, они так смотрели на нее, что она поначалу думала иногда: «В чем дело? В порядке ли чулки?», потом перестала беспокоиться.
Однажды, когда они шли вечером из кино, она оказала:
— Знаешь, Сережа, я давно тебе хочу оказать одну вещь. Ты мне веришь? Ну так вот. Ты вот опрашивал о моих родителях. Их арестовали, давно, в тридцать седьмом году.
— Я знаю. Мне говорили.— И добавил важно: — Дети за родителей не отвечают.
— Кто тебе говорил о них? Хорошо, хорошо. Я не знаю, отвечают ли дети за родителей или нет. Пока что отвечали. Но я знаю, что мои отец и мать ни в чем не виноваты. Я это знаю твердо. Ты мне веришь?
