Чарльз не ответил.
– Тогда я скажу почему! Потому что церковь передала бы его гражданским властям, действующим по ее указке, и парня сожгли бы на костре во славу американского спорта. И вам не только приходится говорить словами Христа, потому что они тоже говорят, но и поступать, как Христос, – за них, потому что они этого не делают.
Чарльз снова промолчал.
– И еще я вам вот что скажу: они бы тоже его простили и показали бы свое милосердие, но только прежде укатали бы в каталажку и вырезали фунт мяса у него из задницы.
На этот раз молчание длилось долго.
– Послушайте, – сказал, наконец, Чарльз, – неужели вас никогда не прощали, неужели вам никогда не случалось совершить ничего выходящего за привычные рамки, ничего такого, за что вам потом было стыдно? Даже в молодости? Не забудьте, что двадцать один год – это не так уж много и люди в этом возрасте еще не очень хорошо знают жизнь, хотя официально считаются совершеннолетними…
– Сам натворил, сам и расплачивайся! – отмахнулся Солмон. – В той среде, где я рос, каждый парень это знал, как только у него вырастали волосы под мышками.
Чарльз с минуту колебался, чувствуя, что поступает некрасиво, но все же вымолвил:
– А как насчет коммунистической партии? Мне не .доставляет особого удовольствия вам это напоминать, но мы беседуем с глазу на глаз, и я обещаю, что это тоже останется между нами; я просто хочу, чтоб вы меня хорошенько поняли.
– Если вы это знаете, то должны знать и как мне это простили! – сказал Солмон. – Самое-то любопытное, что я и не состоял в коммунистической партии, но меня в этом обвиняют по сей день. Ха! Понимаете, я сам думал, что состою. В колледже, где я учился, меня считали тайным агентом, важным партийным деятелем. Если бы вспыхнула революция, я поставил бы всех к стенке – в первую очередь предателей и таких, как ваш брат интеллигент! Кстати, а вы сами-то не были в партии? В дни молодости, наверное, тоже были заядлым радикалом? Моя первая возлюбленная участвовала, как и я, в организации митинга солидарности с бойцами батальона Линкольна в Испании.
– Я как-то не очень интересовался политикой, – сказал Чарльз.
– Но получив диплом, я все-таки решил, что политика – это вроде кружка духовного пения и пора бросать это дело. В то время уже всерьез пахло войной, а пацифизм – хорошая штука в мирное время. Когда меня должны были призвать в армию, я пошел по тому адресу, где, как я думал, помещался комитет партии: хотел сдать свой билет, понимаете?
