Толчок к строительной инициативе был дан началом воздухоплавания. Я с товарищами бегал на тогда весьма частые лекции и скупал книжонки, повествующие об Икаре, Лилиентале, Сантес Дюмоне, Монгольфье, Гамбетте, перелетевшем на шаре из осажденного Парижа, о братьях Райт, Блерио и Латаме, Вуазене и т. д. На берегах Волги в окрестностях росли громадные осокори, и их кора была замечательным материалом для вытачивания и вырезания пропеллеров. Потом такой винт насаживался на круглую палочку. И когда вы придавали этой палочке вращательное движение между двумя ладонями, пропеллер возносился к потолку. У меня был знаменитый «Ромул», бивший все рекорды. (Названия выбирались оттого, что мы начали изучать древнюю историю.) Но делали мы и аппараты тяжелее воздуха. Остов, состоявший из одной жердочки, крылья из бумаги на перекладинках, мотор из растягиваемого резинового шнурочка, закрепленный в несколько оборотов на неподвижном крючке на конце самолета и на подвижном, заканчивающем ось пропеллера. Крутя пропеллер, вы свертывали резинку в последовательные узелки. В долгие зимы летать приходилось в закрытом помещении, и гостиные даже из угла в угол были недостаточны. Помню, что для установления рекорда я пользовался домовой лестницей. Сознаюсь, что поиски обширного закрытого помещения у меня остались на всю жизнь. Так, уже здесь, сидя на концертах в Конститюшен Холл в Вашингтоне, я с удовольствием примерялся, как хорошо было бы с верхних мест запустить свой аэроплан через партер в противоположный угол.
Что касается воздушных шаров, то мы лепили их из папиросной бумаги. Дома мы имели разного размера кубики, некоторые продолговатые длиной в 20 сантиметров. Мы расправляли мешок из папиросной бумаги на двух таких кубиках и подставляли паяльную лампу. Пузырь мгновенно наполнялся горячим воздухом и летел к потолку. Как мы не устроили пожара — совершенно непонятно. Но на даче мы делали сам шар из той же папиросной бумаги в сажень величиной, нижнее отверстие расправляли, укрепляли жердочками и прикрепляли на проволоке большой ком ваты, пропитанной спиртом. На земле нагрев производили той же паяльной лампой, а перед отлетом поджигалась вата. Шар уносился в лучах солнца на большую высоту. Но эту забаву пришлось прекратить: соседи-дачники грозились жаловаться полиции, так как такие шары представляли опасность в смысле пожара.
Но еще до этого периода мы обожали запускать змея. Не жалкие треугольные змеи Америки, а плоский змей величиной до груди взрослого человека! Для его сооружения надо было идти на лесной двор и покупать деревянные дранки, которые употреблялись при штукатурке стен, длинную связку мочалы для хвоста и, наконец, в канатную пеньковую лавку Попова, что на Заводской улице. Там покупались мотки бечевки. Как сейчас помню непередаваемый смоляной запах канатов для барж и пароходов в этом магазине. Дранки скреплялись крестовиной, на каркас наклеивалась твердая цветная бумага. Путлище — три веревочки от верхних углов и середины змея — определяло нужный угол к ветру. К нижним углам прикрепляли мочальный хвост, быстро сходившийся в один конец. Потом во дворе один заносил змея, другой маневрировал бечевкой, то пуская, то натягивая. Бечева с мотка перематывалась на палочку крест-накрест. Наконец, змей попадал в нужное течение ветра и стремительно возносился над городом, усиленно натягивая бечеву. Приходилось бежать на угол Заводской, за целый квартал, смотреть, перешел ли он эту границу.
