— Не дурите, — отмахнулся Чагин. — Вы же догадливы… Да, я остаюсь в России.
— А мне что тогда прикажете? — совсем растерявшись, пролепетал я.
— У вас старики в Риме, и вы у них теперь единственный сын. — Он аккуратно завернул в платок все посторонние патроны. — Это — один приказ. А второй… не приказ, конечно. — Взгляд его смягчился. — Просто обещайте мне выполнить мою последнюю волю.
Я сдался, меня мутило. От страха, от рома, от всего — от ослепительной ясности снега и неба.
— Даю вам слово…
Чагин достал от сердца плотно заклеенный пакет из пергамента и, протянув мне, сказал:
— Николай Аристархович, окажите любезность: в Риме, как обустроитесь, найдите возможность передать это Т-ской Екатерине Глебовне. Дайте объявление… пусть она сама вас найдет. В этом пакете, чтоб вы знали…
— Господин полковник… — крикнул я ему, как утопающий — человеку, стоящему на берегу спиной…
— Не перебивайте. В этом пакете — двадцать червонцев. Полагаю, теперь она может очень нуждаться. Мой долг и прочее. Передайте, очень вас прошу. Неспроста же Господь послал мне спутника, стремящегося в Рим во что бы то ни стало.
Все, что мог я сказать ему:
— Слово дворянина.
Как это прекрасно прозвучало в уссурийской тайге!
— …Если буду жив, — сдуру добавил я, и пафос сразу пропал.
Однако пепельное от щетины лицо Чагина осветилось отеческой улыбкой.
— Вот я и даю вам повод выжить, а не рисковать по пустякам. Вы ведь благородный человек, слово держать станете…
Именно это самое «слово» вдруг разом укрепило меня, изгнало страх, полковник успел изучить мою душу. Но я его атаковал:
— Вся эта сцена, полковник, чересчур красива.
— Но, согласитесь, красиво кончить жизненную драму — тоже не безделица… Радзевич на вашем месте согласился бы с такой постановкой дела.
Чагину не удалось сбить меня с толку.
— Это грех, наконец, — обличил я его.
— Учтено, — отрезал полковник и, приставив револьвер барабаном к плечу, прокатил его до обшлага. — Знаете, что такое?
— Видеть — не видел, а слышать — слышал, — в том же тоне ответил я. — «Русская рулетка».
— Именно… — кивнул Чагин. — Значит, не самоубийство, а игра. А на игру и суд иной. Смысл лишь в том, чтобы сыграть в нее до конца.
— Вы кого сейчас хотите обмануть, полковник? — Я смело шагнул к нему. — Отдайте мне ваш револьвер.
— Ат-ставить, вольноопределяющийся Арапов! — прорычал полковник.
Я отшатнулся. Дуло глядело мне прямо в лоб.
— И немедленно оставьте меня одного! — сверкнул он стальным взглядом. — По пьесе Радзевича, ваш выход на сцену — через пять минут! Уйдите, говорю вам.
