Грустно ли мне из-за этого сейчас? Нет. Я и прежде не особо грустил. Слишком занят был собственным детством, наверное.
Что помню? Ночь, мамуся пристраивается рядом со мной на постели и рассказывает сказки. Долго, пока я не провалюсь в сон. Никогда не уходила, пока не засну я. Другой раз зажмурюсь, вот так, и дышу тихо-тихо, как во сне. И знаю, что перед уходом она всегда целует меня, даже спящего. В лоб, вот сюда.
У нее платье было с красными розами. И ожерелье из маленьких желтых бусинок. Жемчуг? Она мне всегда давала его поиграть, а один раз нитка оборвалась и жемчужины раскатались в разные стороны. Мамуся, поначалу она здорово рассердилась. Даже руку подняла, чтобы шлепнуть меня. Наверное, у меня был уморительный вид, потому что она вдруг захохотала. Хохотала и хохотала. Я запомнил этот шлепок, которого не было. Запомнил кожей в том месте, куда он так и не угодил. Я тогда тоже смеялся, так что живот заболел и уже сил не было смеяться. Звали ее Вися. Трудноватое имя, да. Но характер у нее был легче, чем имя.
В то последнее утро она провожала меня в школу. День был как день. Тот же час, та же спешка, потому что мы опаздываем, как всегда. И дождь! Я в своем дождевике желтом, а она держит надо мной зонтик. Не над собой. Помню, потому что до сих пор вижу ее мокрые волосы. Как они прилипали к ее шее.
Средняя пицца с красным горьким перцем готова. Вынимаю, на ее место ставлю в духовку несколько маленьких. Разрезаю на куски готовую, укладываю в коробку.
А вот что мамуся говорила в то последнее утро, не помню, не слушал ее. Понятное дело. Я же не знал, что это последний раз. Откуда мне было знать? Утро как утро. Дождь, школа, спешка. Наверно, она поцеловала меня и сказала: «Веди себя хорошо, Матиуш». Только она всегда так меня называла. А Мацеком – никогда.
«Веди себя хорошо, мой Матиуш».
После школы меня встретила тетя Агата, с сумкой, а в сумке моя пижама. Наверно, я спросил про мамусю и она что-то сказала. Не помню. Мы пошли к ней домой, и она показала мне новую мою комнату. Хорошую, большую. Мне дарили разные подарки, заводной поезд, он умел свистеть. Я был страшно рад новым игрушкам. Помню, однажды мне вдруг стало очень грустно, а все остальные, они уже больше не плакали. И никто не говорил о ней. Скоро я позабыл ее лицо. В памяти остались только какие-то обрывки – платье с розами, мокрые волосы, поцелуй на ночь. У тетки Агаты была одна фотография, она держала ее на камине. Однажды я стащил ее и спрятал в книжку у себя в комнате. А теперь она у меня в фургоне. Мамусе на этом снимке примерно шестнадцать. Обо мне она еще не знает. Глаза улыбаются, а рот приоткрыт, как будто она говорит что-то. Не красавица, я это понимаю, – полновата, и нос великоват. Смотрит прямо в камеру, на фотографа. Я воображаю, что это я. И придумываю слова, которые она говорит. Если вслух произнести мое имя, так, как она его выговаривала,
