Пытаюсь определить, где у меня в квартире северо-запад. Как мусульманин на молитве обращается в сторону Мекки, так я головой в сторону Эдинбурга встаю в кровати на колени, кладу руку на карту и закрываю глаза.
— Франц, — зову я, — Франц! — и направляю ему то, что внутри себя считаю готовым к отправке, через Берлин, через Бранденбург и Мекленбург, через Северное море в Эдинбург, Шотландия. Там, в пабе, где сейчас сидит Франц со своей женой, — перед ним «Гиннес», перед ней апельсиновый сок — послание его настигнет. Я готова поверить абсолютно во все, что когда-либо читала про биотоки и парапсихологические феномены; между прочим, мне самой однажды на четверть часа отключили питание в мозгу. Если электрический заряд находит путь к адресату по небу, через моря и континенты, то почему бы заряду моей любви не найти Франца? Франц как раз пытается обратить внимание жены на отделку паба, на деревянные панели, которые ни разу не перекрашивали, на желтые пергаментные абажуры и в связи с этим переходит к аналитическим рассуждениям о Германии, послевоенном периоде и обрыве традиций, и тут-то в самую его грудь вонзается невидимый луч, заставляя умолкнуть: несколько мгновений он и думать ни о чем не может, он и выговорить ничего не может, кроме моего имени, потому что видит меня живьем и слышит мой голос, как девушка из Огайо услышала своего возлюбленного, когда с раздробленными ногами он лежал в расселине скалы, призывая ее. Юношу спасли только благодаря тому, что девушка услышала зов.
Потом мне бы следовало их обоих оставить. Поискать знакомые лица в телевизоре. Позвонить Ате и сказать, мол, я все-таки сошла с ума, поскольку, стоя на коленях и обращаясь в сторону Шотландии, произносила разные клятвенные заверения, допуская, что Франц их услышит. Я и до сегодняшнего дня продолжаю себя спрашивать: может, наша с Францем история закончилась бы по-другому, может, он не покинул бы меня навеки осенней ночью, если бы я в тот вечер и во все остальные вечера не входила бы следом за ними в гостиничный номер.
Но я входила за ними следом. Видела, как они раздеваются или принимают душ, как голыми или полуголыми задевают друг друга в тесной комнате. Рассматривала жену Франца, когда она себя рассматривала в зеркале сбоку, пока Франц в душе, расслабив мускулы живота, и ладонь ниже пупка, не столь любуясь собой, сколь себя проверяя, будто хотела понять, тесна юбка в бедрах или нет. Снова и снова заставляла я ее снять одежду, чтобы снова и снова испытать отвращение при виде ее голого тела. Широкие плоские бедра, грудь маленькая, как увядшие цветочные бутоны. Тело ее было не слишком красивым и не слишком уродливым, я так и не смогла догадаться, отчего оно вызывало во мне инстинктивное отвращение. Признаки возраста прочитывались на нем так же, как и на моем теле, и было бы естественным с моей стороны проявить снисходительность, пусть в некотором смысле и корыстную. Но не столь сами несовершенства и намеки на начавшееся разрушение заставляли меня восставать против ее тела, сколько его сущность. В нем наличествовали все женские признаки: грудь, прямая линия в завершении пышных волос внизу живота, между бедрами — слизистое отверстие, сквозь которое Франц проникал в нее ночью, пока я за ними подглядывала, — все у нее было таким же, как у меня, и тем не менее я отказывалась причислить ее к своему полу.
