Еще одна трудность заключалась в том, что я не могла найти ни времени, ни места для работы над «Бегством от любви». Уходя, Артур автоматически считал, что я иду с ним; если же мне удавалось отвертеться, дома обязательно торчал кто-то из соседей. Рукопись я держала в запертом чемодане, подозревая, что новозеландец тайком бывает в нашей комнате. А однажды, вернувшись, обнаружила, что индиец отнес мою пишущую машинку в ломбард. Он пообещал, что отдаст деньги позже, — и с тех пор я ревниво следила за каждой рисинкой, которую он съедал. У меня самой уже не было денег выкупить машинку, а закончив книгу, я рассчитывала получить не меньше двухсот фунтов. Мое отчаяние усиливалось с каждым днем. Артур моих горестей не замечал и все удивлялся, почему я не иду в официантки. В том фиктивном прошлом, которое я создала специально для него, были элементы правды — в частности, я сказала, что когда-то работала официанткой. А еще — что была в группе поддержки спортивной команды; мы вместе посмеялись над моей политически неграмотной юностью.
Прожив с ними три недели, я оказалась буквально на мели. И тем не менее в один прекрасный день выкинула несколько драгоценных шиллингов на занавеску для душа — с красными и оранжевыми цветами. Мне казалось, что с ней в ванной не так холодно и неуютно. Я собиралась подшить ее сама, на руках. Раньше мне не приходилось этим заниматься. Напевая про себя, я поднялась по лестнице и отперла дверь в квартиру.
Там, посреди гостиной, стояла моя мать.
Как она меня нашла?
Она стояла очень прямо на глинистого цвета ковре: темно-синий костюм с белым воротничком, безукоризненные белые перчатки, шляпка и туфли; сумочка под мышкой. Безупречный грим, рот увеличен, из-под помады проступают контуры настоящих губ. Я вдруг заметила, что мать плачет, беззвучно, безутешно; по щекам стекали черные потоки туши.
Сквозь нее был виден полуразваленный диван; создавалось впечатление, что обивка вываливается из моей матери. Чувствуя, как волосы становятся дыбом, я выскочила из комнаты, захлопнула дверь и привалилась к ней спиной. Это астральное тело, подумала я, вспомнив разговоры с Ледой Спротт. Трудно, что ли, последить за этой чертовой гадостью, держать ее при себе, дома, где ей и место? Я представила, как мать перелетает Атлантический океан — чем дальше, тем тоньше становится резиновая лента; ей бы надо быть осторожнее, не то лента порвется, и ее астральное тело навсегда останется со мной. Будет парить тут в гостиной, будто полупрозрачный комок пыли или ее же собственный кодаковский диапозитив 1949 года. Что ей от меня нужно? Почему нельзя оставить меня в покое?
