Не вытерпев этой кромешной вечности, я задал вопрос:
— Базилевс, что сталось с Брюнгильдой?
Аттила качнулся в печальной улыбке:
— К Брюнгильде сватался сын Мундзука…
Меня влекло в глубину тайн:
— Сын Мундзука жаждал подставить шею под ее секиру?
— Сын Мундзука жаждал третьей смерти, о которой не знал Ахиллес, — ответил вождь гуннов. — Но опоздал. Она приняла вашу веру, никеец, и затворила себя где-то в Иллирии. Можешь радоваться.
Пост скриптум Песни о Нибелунгах поразил меня.
— Потомки не будут знать правды — ни о гибели Гундихара, ни об обращении Брюнгильды в христианку, — провещал я самое простое пророчество.
— Ни о моей смерти, — беззвучно рассмеялся Аттила. — Уход Брюнгильды закрыл мне путь к силе. Я опасался, что — навсегда. Ты… кем ты ни был… ты открыл мне его вновь. Маг, за которым ты послан богами или духами, — здесь. Ты видишь его. Ты достиг цели.
Ничего не произошло.
Даже масляные огоньки не дрогнули.
Духи робели перед Бичом Божьим?..
— Ты можешь остаться с ним, — сказал о себе Аттила в третьем лице. — Стать его первым прорицателем.
Я был уверен, что Аттила прекрасно знает мой ответ лучше любого прорицателя. Я даже не раздумывал:
— Базилевс, мой Бог ныне влечет меня на восток, на земли далеких предков.
Аттила кивнул.
— Я дам тебе охрану в двадцать воинов, охранный знак и послание к любому из каганов на востоке… Захочешь, вернешься. Просишь что-либо еще?
Отправить меня в Рим других веков, к моим родителям, не мог даже он, гроза Римской Империи. Ради благодарственного поклона я отогнал прочь, на полтора десятка веков, свою интеллигентскую гордыню.
Спустя несколько мгновений меня быстро вывели по коридорам-лабиринтам, лестницам-лабиринтам наружу — и вдруг оставили одного на полпути вниз, от дворца к воротам, откуда на меня мутно и равнодушно смотрели два медвежеподобных стражника.
В эту минуту тучи на небе были раскроены по небесным лекалам, и темные войлочные куски лежали над нами разрозненно, пропуская между собой сильный и чистый лунный свет. Прозрачное серебро струилось вниз, обметывая земные предметы холодным блеском.
Невольно, неторопливо я обернулся вокруг своей оси.
Я был ошеломлен. Впервые у меня возникло ясное ощущение, что я очутился вовсе не в прошлом, а на совершенно чужой планете.
Яшмовых тонов дворец, из которого я только что вышел, возвышался надо мной огромной китайской игрушкой… И вовсе не китайской. Что-то было в нем и от русского терема, и от Вавилонской башни. Он был невероятен, неописуем, как-то нехорошо сдвигал рамки известных мне культур и тем самым как бы искажал мое сознание… На миг он вызвал у меня своим видом сильное головокружение.
