— Што с фами, деточка?
— Вы, — сказала она. — Вы, вы, вы! Ох, до чего же я люблю вас!
Она не первый раз говорила ему это, и всегда слова бесследно исчезали, поглощенные безмерным отрицанием, встающим на их пути. Мэри хотела бы пронять его этими словами, растормошить, даже ранить — но он оставался таким же отчужденным, и даже его нежность по отношению к ней была одним из проявлений отчужденности. Что Вилли может быть равнодушен к ее чувству, ей в голову не приходило, как не приходило в голову сомневаться, что он находит ее привлекательной. Не отличаясь красотой в строгом смысле слова, Мэри питала твердую уверенность в своей способности нравиться. Нет, их удерживало на расстоянии что-то другое. Если Тео напоминал ей человека, который бродит по земле с переломанными костями, то Вилли представлялся пришельцем из иного измерения, способным поддерживать лишь поверхностную связь с обычным миром. Что было бы еще не так уж страшно, если б это иное измерение не рисовалось ей обителью кошмара. Пытаясь придать ему конкретные черты, она пробовала вообразить себе, что значит стать жертвой подобного произвола. Сможет ли он когда-нибудь простить тех, кто его творил? Для нее самой, думала Мэри, это составило бы главную проблему. Но никаких свидетельств того, что это же составляет главную проблему для Вилли, у нее не было. Возможно, его терзали совсем другие демоны.
Она села лицом к нему, придвинув стул вплотную к его креслу. Делая это, ненароком опустила глаза и увидела в вырезе своего платья холмики груди, прильнувшие друг к дугу, словно две пичужки. Сокровище, которое ждет своего кладоискателя, мелькнуло у нее в сознании.
— Глядите, Мэри, ваша крапива подняла головки.
— Вы… Вы просто тролль, вот вы кто, — сказала она. — Что за мученье мне с вами!
Она принялась ласкать его, мягко пропуская сквозь пальцы длинные пряди его седых волос, вороша их, покуда они не стали потрескивать и приподниматься навстречу ее руке. Потом перешла на лицо, осторожно очерчивая кончиками пальцев линию его профиля, высокий, тронутый морщинами лоб, тонкий семитский нос, канавку над верхней губой, колючий шершавый подбородок; поднялась к глазам — веки, затрепетав, сомкнулись под ее пальцами и разомкнулись снова, — нащупала косточку скулы, провела кончиком пальца по изгибу рта, ощущая поверх кости податливую плоть живого человеческого лица, трогательно ранимую, бренную. Наконец, движением, не нарушающим ритм ее прикосновений, Вилли перехватил ее руку и прижал ладонью к своей щеке. Теперь глаза его закрылись, и в этом положении они долго сидели, не двигаясь. Таков был у них акт любви.
