— Что я сделала не так?
— Ничего ты не сделала.
— Тогда почему все не может идти как шло, почему ты вдруг заговорил об этом?
— Я хорошо подумал. Ситуация совершенно ненормальная.
— Совершенно нормальная. Я люблю тебя, вот и все.
— То-то и оно!
— На свете и без того мало любви. Зачем тебе убивать мою?
— Все сложнее, Джессика. Я просто не вправе принимать твою любовь.
— Не понимаю почему.
— Это несправедливо по отношению к тебе. Я не могу держать тебя в безысходном положении.
— А если я, допустим, хочу, чтобы меня в нем держали?
— Суть не в том, чего ты хочешь. Наберись духу и пойми.
— То есть, по-твоему, ты действуешь в моих же интересах?
— Тебе самой это известно.
— Я тебе надоела, так бы и сказал!
— Джессика, ты же знаешь, что я тебя люблю. Но не могу я больше причинять тебе такие страдания!
— Пройдет время, и страдания притупятся. И потом, где сказано, что нужно жить без страданий?
— Нам обоим это во вред. Должен я нести хоть какую-то ответственность…
— Да при чем тут твоя ответственность! У тебя кто-то есть. Ты завел себе новую любовницу.
— Никого я не завел!
— Ты же твердо обещал мне, что скажешь, если это случится!
— Я держу свои обещания. Этого не случилось.
— Почему тогда все не может и дальше идти так же? Я много от тебя не прошу.
— В этом-то все и дело!
— Как хочешь, Джон, но я не отпущу тебя, так и знай. Я этого… честно… не выдержу.
— О боги, — сказал Дьюкейн.
— Ты убиваешь меня, — сказала она, — и ради чего? Ради пустых, отвлеченных понятий!
— Господи!
Он встал и повернулся к ней спиной, опасаясь, как бы девушка, стоящая перед ним на коленях, не метнулась вперед и не обхватила его за ноги. До этой минуты беспощадность его слов и ее потрясение удерживали их в неподвижности лицом друг к другу.
Мои слабости, проносилось в голове у Дьюкейна, греховность во мне привели к ситуации, когда хочешь не хочешь, а вынужден поступать как скотина. Она права, зачем убивать любовь, ее всегда и повсюду слишком мало. Да вот приходится. Черт, почему это действительно так похоже на убийство… Если б только я мог принять на себя всю эту боль! Но в том-то и кара за грехи, быть может, самая худшая и неотвратимая, что это при всем желании невозможно.
У него за спиной она сказала срывающимся голосом:
— Я все равно думаю, должна быть какая-то особая причина. Что-то там у тебя случилось…
Беда в том, что это была правда, и решимость Дьюкейна подрывало сознание, что побуждения его не столь уж бескорыстны. Нет, сам поступок сомнений не вызывал, и будь это лишь поступок как таковой, без посторонних примесей, Дьюкейн, пожалуй, совершил бы его — смущало, что тут примешаны и собственные интересы. Он и в самом деле хотел дать свободу Джессике, но еще больше хотел освободиться сам. Ибо то, что случилось с Джоном Дьюкейном, носило имя Кейт Грей.
