За окном раздается раскатистый, гулкий, похожий на пушечный выстрел, удар. От неожиданности вздрагиваем и вопросительно глядим на тятю.
— Лед на пруду треснул, — поясняет он, откладывая в сторону "закатку". Время, однако. Пора спать. Утром вставать рано…
Соседские ребята шумно расходятся. Их говор минуту-другую доносится с улицы и потом затихает. Мы с Евгением смотрим, как сестры стелят себе постель на полатях, затем залезаем на печь. Отодвигаем подальше от края сонного Виталика, чтоб нечаянно не свалился на пол. Евгений вскоре тоже посапывает.
Тятя выходит во двор посмотреть овец, подбросить им на ночь корма. Мать, пригасив фитиль лампы, складывает в угол войлок, после какое-то время тихонько гремит ухватом у печи, готовится к раннему завтраку.
А я лежу на печи под впечатлением от тятиных рассказов. Поет сверчок. Мне почему-то вспоминается лето. Ранним утром., когда вся семья в сборе, тятя распределяет дела.
— Пойдете на работу, — говорит он старшим сестрам Клавдии и Лидии. Матери поможете, да и сами трудодни заработаете. А вы перед уходом натаскаете воды, — обращается он к старшим братьям Александру и Ивану. — Ну, а ты поливкой нашего огорода займешься, — отряжает он меня, — и за младшими, Женькой и Виталиком, присмотришь…
Мы слушаемся тятю беспрекословно, хотя он никогда не повышает голоса и его слова не звучат, как приказ. Мы его очень любим и уважаем за сердечность и доброту. Здоровье у него не ахти какое, часто прихварывает. Тяжело раненый вернулся он с первой мировой войны. Отделился от многосемейного, небогатого деда. Досталась ему при дележке только одна телка. Избу с грехом пополам новую построили. Лошади своей не было. Хозяйством обзавелись потом в колхозе, куда вступили наши родители.
Нас в семье восемь детей: три сестры и пять братьев. Жили мы тогда в своем "имении". Это изба с русской печью, полатями, столом и широкими лавками по стенам, а за избой огород. Стояло "имение" в живописном месте на берегу реки, неподалеку от мельницы.
Жили мы трудно. Рано начали работать по дому, и все рано приобщились к крестьянскому труду.
Самым тяжелым и нудным, пожалуй, было таскать воду для полива огорода. С двумя ведрами на коромысле поднимаешься из-под мельницы по отлогому берегу реки. Передохнуть бы, да самолюбие не позволяет. Впереди идёт брат Иван, он постарше.
— Давай, давай! — подзадоривает он.
А когда на огороде выльем ковшом воду на грядки, Иван скажет:
— Ну, вот теперь отдохнем малость, — и мы наперегонки бежим уже к речке.
