— Я не уверен, — медленно проговорил он. — Возможно, одного раза недостаточно, Лори. Ты выглядишь точно такой же, как и раньше.
Она упала перед ним на колени.
— В этот раз мы постараемся лучше.
— Я постараюсь. — Он стал срывать с себя одежду, стаскивать сапоги. Он будет прикасаться к ней повсюду, чтобы ее кожа помнила его, когда они расстанутся.
Но выйдет из нее до завершения. По крайней мере, это он может сделать.
Но он не сделал. Гнев Кона на себя за прошлое и настоящее гнал его вперед, и он был дома даже раньше, чем сын Арама Николас успел открыть входную дверь.
— Милорд, мы не ожидали, что вы сегодня вернетесь.
— Планы поменялись. Иди спать, Нико. Или куда ты там собирался. — Нико обхаживал соседскую горничную. Теперь, когда он вырвался из-под родительской опеки, в его походке появилась некая развязность. Кону оставалось только надеяться, что девчонка не лишится места. Нахлебников Арама у него и без того хватало.
Он был слишком взбудоражен, чтобы спать, а о том, чтобы опять идти в свой клуб, не могло быть и речи. Членство там Кон имел только потому, что когда-то членом этого клуба был его дед. Он сам никогда не стремился быть частью лондонского высшего общества, но у него имелся ребенок — дети, — о которых он теперь должен думать.
Он вошел в библиотеку и налил бренди. Юношей он был слишком беден, чтобы его пить, и когда путешествовал там, где спиртное запрещено, совсем не скучал по нему. В качестве пэра Англии, однако, он был почти обязан пить. И это единственное, что помогло ему пережить разговор с Лореттой вчера ночью. Когда он дотрагивался до граненого стекла графина, ему до боли хотелось дотронуться до нее.
Устроившись в мягком кожаном кресле, Кон выдвинул нижний ящик стола. Какая ирония! Студентом он терпеть не мог что-то писать, а сейчас сочиняет мемуары, описывая те десять лет, что провел за границей. Он пишет не для себя, для своего сына, которому обязан объяснить, почему столько лет отсутствовал. Хотя Кон регулярно писал мальчику, даже когда ручку и бумагу было трудно достать, а доставка казалась весьма и весьма сомнительной, его писем было недостаточно. Для Джеймса он по-прежнему чужой, а Джеймс для него — загадка.
О, мальчик безупречно вежлив, Марианна его прекрасно воспитала. Юный Джеймс Гораций Райленд — истинный джентльмен. Разумеется, Кон знал, что Джеймс способен на всевозможные проделки и озорство, если верить отчетам его школьных учителей, но их встречи как отца и сына до сих пор были в высшей степени корректными, вежливыми или, попросту говоря, скучными. Джеймс держался надменно, своими холодными голубыми глазами оценивая каждое благое намерение Кона.
