— Нет, — холодно ответил Земан.
Он был не из тех, кто легко сходится с незнакомыми людьми.
— Жаль, — огорчился сосед. — А я-то уж было подумал, что и вас одолела сумасшедшая идея, как и меня.
И он разговорился.
— Знаете, с того времени, как я ушел на пенсию, решил я позволить себе роскошь: езжу в гости к своим бывшим однокашникам и любовницам, посещаю старых друзей, старые квартиры и трактиры, места работы и те места, где хотя бы недолго жил или проводил отпуск. Вы даже представить себе не можете, какое это сказочное чувство — складывать снова свою жизнь, как мозаику, наблюдать, как все изменилось, что расцвело, а что пришло в упадок.
Между тем поезд тронулся и окунулся во мрак виноградского туннеля. Правда, тянул его не паровоз, как когда-то, а чистый, почти бесшумный электровоз. Это Земан отметил сразу. Ездил он в этом направлении множество раз, но всегда на автомобиле. Может быть, именно поэтому ему показалось, что он возвращается в свою молодость, как и этот разговорчивый старик.
— А что же вас связывает с Борованами? — спросил Земан, лишь бы не молчать.
— О, дорогой мой! В пятидесятые я служил там в армии. Два года. Ужасная дыра! Пограничье. Разбитые, разграбленные дома. Помню только туман, холод, дождь, грязные лужи на плацу и вонь в казарме — даром что мы ее каждый день драили. Отопление там было печное. А топили углем самого низкого качества: мало тепла, много золы. Толстым слоем оседала она на полу.
— Да, знаю я все это, — кивнул Земан. — Я жил какое-то время поблизости, в Катержинских горах.
— Туда мы ходили в трактир за пивом и на танцы, — продолжал старик. — Знаете, жила в то время в Борованах одна молодая цыганка. Вся наша рота пожирала ее глазами, встречая по дороге на плац. — Он рассмеялся. — А у одного новобранца обнаружили в госпитале триппер. Не знаю, какой инкубационный период у этой заразы, но у врачей просто глаза на лоб полезли: мы ведь готовились к присяге, никто и на секунду не мог отлучиться из части. Потом выяснилось, что новичок подцепил триппер от той цыганки. Перелез к ней через забор. Да и после присяги мы свободы не видели, редкостью были увольнения, об отпусках я уж и не говорю. Было это, мой дорогой, во времена шута в министерском кресле, ходил он в белой, чуть ли не в адмиральской, форме. Хотя никогда в армии не служил. В частях его для конспирации называли Мицик. Боялись его все. И офицеры, и высшее командование. Боже мой, скольких мы пережили таких шутов, утверждавших, что без них социализм не построишь…
