— Вы понимаете, дорогой Сергей Иванович, как это актуально?
— На сегодняшний день? — осведомился Лаврентьев. В нем уже закипало бешенство. Он встал.
— Вот именно! — обрадовался Скоробогатов. — Вы меня прекрасно поняли.
— Профессор, я вас прекрасно понял. Хотите превратить Савла в Павла? И давно вы занимаетесь спекуляцией? Если уж спекулировать, то лучше мануфактурой. Ну, допустим, дамским бельем... А?.. Как вы думаете, профессор Скоробогатов? — И он отвесил чинный поклон. — Хотя, вероятно, наукой прибыльней, — продолжал академик. — Вместо знаний — звание и почет. А там, глядишь, лауреат, и в академики назначат... Из этой комнаты, — понизив голос, негодующе продолжал Сергей Иванович, — мне только однажды пришлось выгнать человека. То был «счастливчик», кладоискатель, предложивший нам копать некрополь с половины. Считайте, что сейчас второй случай...
Последний эпизод не помешал Скоробогатову, выступая на сессии Отделения, присоединиться к некоторым голосам, требовавшим консервации раскопок Эоса, «как не самых актуальных в плане научных работ».
Когда Сергей Иванович появился на кафедре, многие участники сессии ожидали бури.
— Мое слово будет кратким, — предупредил академик. — Есть поговорка: «Сорная трава растет быстро». Вот все, что я могу ответить на выступление профессора Скоробогатова и иже с ним.
Лаврентьев выждал, пока стихнет гул, в котором слились многочисленные возгласы одобрения зала и реплики возмущенных сторонников Скоробогатова.
— А теперь позвольте рассказать о самом волнующем часе моей жизни, — спокойно продолжал Лаврентьев. — Зимой двадцатого года, в мою бытность товарищем председателя Государственного комитета по охране памятников искусств и старины, вызывает меня Владимир Ильич. Спрашивает: какие памятники древности, по-моему, самые ценные. Говорим о Новгороде, Угличе, о Киевской Софии. «А памятники античные, в каком они состоянии?» — спрашивает Ленин. Отвечаю: охраняем по мере возможности. Ленин покачал головой: «По мере возможности?.. Так не убережем. Надо их объявить заповедниками. Ведь скоро начнем там раскопки». И, заметив мое удивление, Владимир Ильич стал мне говорить, почему это важно. «Кто, как не мы, — спрашивает, — освобожденные от пут рабства, должны написать настоящую историю человечества?» Вот и все мое заключительное слово...
...Сегодняшний разговор с Остапом Петровичем всколыхнул все эти воспоминания.
Еще не совсем остыв после спора с Шелехом, Лаврентьев шел по степи, думая о том, что многое, годами мешавшее и науке и жизни, слава богу, уже далеко позади.
