И рядом с людьми были животные. Собаки совокуплялись с собаками. Кошки с кошками. Меня они не интересовали. Люди... Я не слышал никаких звуков. Это была гора, залитая серым светом. Такой бывает после дождя в полдень. И вся гора шевелилась от тел сплетенных. Мужчины и женщины. Я не видел их лиц. Я шел мимо.
И в один момент я оказался у реки. У реки в тумане. И на берегу тоже совокуплялись, извивались люди.
Чего я там бродил? Не знаю...
Вдруг я почувствовал что-то знакомое. Как запах. Я остановился и присмотрелся.
Я увидел своего отца и свою мать. Своего молодого отца и свою молодую мать. Они совокуплялись на берегу. Самозабвенно. Отец был в белой рубашке.
Его густые волосы взмокли. И мать кричала. Но я не слышал ее крика. Только рот. Ее рот. Он был открыт...
Я вспоминал потом, что мать рассказывала, будто бы я был зачат на берегу реки. Они поехали собирать ежевику. Они насобирали много сладких ягод. "Два ведра", - говорила мать. А потом... А потом...
Она говорила, что почувствовала меня... Что я будто бы вошел тогда...
Идиот, зачем, думаю... Любопытство сгубило.
Я стоял и смотрел на отца своего молодого-молодого и мать, извивающуюся под ним.
Я смотрел в ее глаза. Наверное, я бы не хотел, чтобы они меня заметили.
Но я смотрел и смотрел в ее глаза. В ее глаза, от наслаждения повернутые внутрь.
А просыпался я от собственного крика. Это был даже не крик. Это был первобытный рев. Такому мог позавидовать даже Танкист.
Но Танкист орал свое. Я - свое. У всех нас был свой личный бред. И у Роберта тоже.
Неужели, думал я, всем глухим снится такой бред, как мне. А я ведь только на одно ухо... Что было бы, если б меня контузило сразу на оба...
Ты еще выздоровеешь, убеждал я себя. И тебе не будет снится такая чушь. Никогда.
До сих пор я жалею глухих.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
После того как все утихало, Роберт начинал свой обряд. Он высыпал в руку горсть спичек, которые прятал под матрасом.
Вставал и, накинув только пижамную куртку, выскальзывал в процедурную.
Ему разрешали.
- - - Я должен каждый вечер подмываться - - - Понимаешь, - - - объяснял он нам с Танкистом. Попеременно он смотрел то мне в сонную морду, то в безумные угли Танкиста. Итак, он засовывал в задницу эти спички серными головками вперед.
Он даже не орал. Привык, наверное. Потом в многострадальную кишку входил предварительно обсосанный кусок сахара.
Так Роберт продлевал курорт.
