И дед хохотал... Мы с Дружком слушали, как он уходит. Как он заходит в дом и роняет кастрюли, двигает стулья собой. Как он падает на постель...
Наверное, в такие моменты ему снились ангелы...
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
В том нашем детстве была еще Надя. У нее была сухая рука. Маленькая левая рука, как у птицы. Она была чуть старше.
Я вспоминаю Надю, ее левую руку.
Вижу эту руку, опущенную в ванну с карпами, с огромными сонными карпами.
Их покупал ее отчим в бойлере. Летом привозили к нам откормленную в прудах рыбу.
Спины этих огромных медлительных рыб. Сонные сильные спины...
Мы сидели в ванной комнате на табуретах, запустив руки к рыбам.
Эти стандартные кухонные табуреты с пластиковым скользким покрытием...
Дед хохотал: "Даже мухи скользят, не ебутся..."
Мы играли с карпами.
Гладили их толстые плавные тела...
Стоило поймать карпа, как он, проснувшись, начинал вырываться.
Мы затаив дыхание подстерегали другого. Это было как охота. Мы хотели игры и борьбы.
Помню, как Надя смотрела на карпа, который подплыл и ткнулся мордой в ее левую сухую руку.
- - - Ой, смотри, смотри! - - - закричала она шепотом. - - - Он играет! Он хочет, чтоб с ним играли... Он целует мою руку... Смотри - - -
Думаю, никто, кроме карпа, не целовал ее птичью руку... Она смотрела на рыбу.
Помню ее лицо. Я тогда вдруг ощутил зависть. Меня даже чуть не вырвало в эту ванну, прямо к рыбам. Я позавидовал ее лицу.
Надя как зачарованная смотрела на карпа, который целовал ее руку...
И лицо ее озарилось покоем. Теперь я понимаю... В ее лице была благодать, которая нисходит подчас на калек... Тогда я завистливо, с отвращением отвернулся от ее лица... От этой внезапной благодати сломленных...
Потом отчим их всех по очереди зажаривал.
И все ели. И Надя, и отчим, и мать Нади, и я, когда приходил поиграть с ней.
Каким же сладким было для меня это мясо! Эта плоть... Какое я чувствовал злорадство! Я пожирал чужую благодать!
Странно, всю свою жизнь я чувствовал к калекам отвращение, а они, наоборот, тянулись ко мне. Как тот карп, целующий Надину искалеченную руку.
Помню злорадное сострадание в их лицах, когда они смотрели на меня, толстого, неуклюжего, в грязных ботинках бредущего по лужам...
Думаю, они чувствовали мою ущербность. Как демоны чувствуют своего.
Я тоже был калека. Без видимого явного уродства. Но их не проведешь.
Я был их.
Одно время это сводило меня с ума. Я бросался бежать, заметив чуть хромающего человека. Он был еще далеко, а я уже несся с воем, как пожарная машина, в которой всю команду постигло внезапное безумие.
