Мы решили перебраться в стоявший
на берегу озера, прямо напротив «Эль-Монако», итальянский ресторан «У ДеЛео», позавтракать
там и обсудить все детали. Я хорошо понимал – это будет лучше, чем угощать их
маминым варевом, подаваемым на купленных у разорившейся компании бумажных тарелках.
Да и демонстрировать гостям удобства и персонал моего мотеля тоже было отнюдь
не время.
По пути в ресторан я обдумывал
шаги, которые мне придется предпринять, если сделка не состоится. Первым делом нужно
будет спалить мотель – это понятно. Затем я мог бы сбежать в Мексику, или стать
секс-рабом в Бангкоке, или начать новую жизнь среди бедуинов и песков Сахары. Я
решил также наказать Бога и всю еврейскую расу, используя оставшиеся у меня от бар-мицвы
талес и тфилин (молитвенную шаль и кожаные
шкатулки со стихами из Писания) во всякого рода сексуальных эскападах, – а в каких,
там видно будет. Кроме того, я помолился Богу, в которого не верил, сказав ему:
«Ну, давай же, не покинь меня сейчас». К молитве я добавил угрозы совершить, в
случае чего, еще более страшные святотатства, которые придумаю попозже.
Когда мы вошли в ресторан и
уселись за столик, Макс принялся с большим красноречием рассказывать о том,
сколь многое делаю я для живущих в Уайт-Лейке людей – о моих музыкальных
фестивалях, художественных выставках, театральных представлениях и концертах
классической музыки. В последних – за отсутствием в городе кого-либо, умевшего
играть на музыкальных инструментах, – главным исполнителем неизменно был мой
проигрыватель «Вебкор», о чем Макс, джентльмен из джентльменов, упоминать не
стал.
– Вам, ребята, повезло, что с
вами Эллиот, – говорил он. – Любая музыка, любое искусство, какие есть в
Уайт-Лейке, это его и только его рук дело. Он хороший человек. И матушка его –
она тоже хорошая женщина. А отец Эллиота починил крышу моего амбара и с тех пор
она ни разу не протекла.
Майк Ланг, слушая Макса,
улыбался. И, похоже, совершенно искренне. Он не спешил, не спрашивал у Макса,
сколько тот запросит. Напротив, Майк выглядел спокойным, клевым, хипповым и даже,
смею сказать, почтительным.
В конце концов, о деньгах
заговорил сам Макс.
– Я знаю, Эллиот, как много
приходится трудиться тебе и твоей семье, чтобы сохранить ваше дело, – сказал
Макс и помолчал немного, размышляя. – Три дня по пятьдесят долларов в день –
такая цена вас устроит?
«Как только он до нее додумался?»
– поразился я. Возможно, приглядевшись к Майку, на котором не было ни рубашки,
ни туфель, Макс решил, что тот еле сводит концы с концами. Ну а кроме того,
Майка привел к нему я, что о возможном благосостоянии бедняги также не
свидетельствовало. Мое-то благосостояние, как правильно сказал Макс, висело на
очень тонкой нити. Вот он и решил, что мне позарез необходимо еще одно его благодеяние.
