Ну вот, опять. Имя мое мама
выкрикнула что было сил, – так, точно у нас дом загорелся. Выкрикнула так громко,
что я расслышал ее и сквозь грохот газонокосилки, которую без большой охоты
толкал перед собой по лужайке. Голос мамы несся из конторы мотеля, которым мы
владели в Уайт-Лейке, штат Нью-Йорк, маленькой приозерной деревушке, стоявшей в
горах Катскилл. Я обернулся, вгляделся в контору – не валит ли из ее окон дым,
не выбивается ли пламя? Ничего такого, разумеется, не было. Разразившийся там
кризис, надо полагать, составлял для жизни угрозу не большую, чем протекающий
водопроводный кран.
– Элияху!! – теперь она прибегла
к полному моему имени – дабы я понял, насколько все серьезно. – Скорее сюда! Ты
нужен твоей исстрадавшейся мамочке!
Голос мамы пронзал мои уши, точно
игла.
Я выключил старую ржавую
газонокосилку и пошел к конторе. Мама стояла за стойкой, лицом к низкорослому
мужчине в красной рубашке, горчично-желтых бермудах, чулках до колен и
шляпчонке на лысой голове. Рассержен он был до того, что злость, казалось,
прыскала даже из его спины.
– В чем дело, ма?
– Этот джентльмен, прикативший
сюда в расфуфыренном «кадиллаке», хочет, чтобы ему вернули деньги, – ответила
мама, рубанув ладонью воздух, а затем прижав ее к груди, словно в ожидании скорого
сердечного приступа. – Я говорила ему, я сказала: «Никаких возвратов». Я притащилась
сюда из Минска по сугробам глубиной в двадцать футов, с мороженой картошкой в
кармане и гнавшимися за мной царскими солдатами, не для того, чтобы возвращать
вам деньги, мистер Расфуфыренный Джентльмен, которому не нравятся мои простыни.
– Но они же все в пятнах, – запыхтел
Расфуфыренный Джентльмен, стараясь справиться с одолевавшим его гневом. – И я
обнаружил в постели… лобковые волосы, господи ты мой боже. Телефон не работает,
кондиционера нет – только коробка из пластика висит на окне, и все.
Все это было, разумеется, чистой правдой.
Мы не один год обходились без стиральной машины – отец, бывший в мотеле
прислугой за все и мастером на все руки, оттаскивал постельное белье в подвал,
сваливал его кучей, посыпал стиральным порошком и поливал из шланга. Иногда у
него и до порошка руки не доходили. Потом мы развешивали белье для просушки
посреди находившегося за мотелем участка поросшей соснами заболоченной земли, –
чтобы сообщить простыням и наволочкам «свежий сосновый аромат».
Когда же стиральная машина у нас,
наконец, появилась, мама, чтобы сэкономить деньги, нередко отказывалась сыпать
в воду стиральный порошок. Собственно, она и теперь обходилась, как правило,
без стирки белья – просто смахивала с него щеткой волосы и проглаживала, даже
не сняв с постели.
