На самом-то деле, не столь уж
многое это и изменило. Я остался тем, кем был. Однако, оглядываясь назад, я
понимаю, что, возможно, мне открылся тогда проблеск новой жизни – нового
наслаждения, порожденного знанием, что я не совершенно одинок.
Когда мы проснулись следующим
утром, Барри сказал:
– Может, позвонишь моему другу Харви
и пригласишь его к нам? Он пишет пьесы. Тебе он понравится.
Когда он пришел, Барри принимал
душ, поэтому я провел Гарви в гостиную, где оба мы уселись на диван. Мы
едва-едва успели обменяться парой слов, как вдруг Гарви потянулся ко мне, обнял
одной рукой и поцеловал в губы. А следом мы придвинулись поближе друг к другу
обнялись и стали целоваться еще более страстно. Всего за два дня меня целовал
уже второй человек – это было своего рода потрясением. Двое красивых мужчин
сочли меня привлекательным, им захотелось целовать меня. И хотя я едва верил в
происходящее, я не мог отрицать что это чувство – меня хотят! – доставляло мне огромное
наслаждение.
Увы, как раз в эти мгновения
сверху спустился Барри. Войдя в гостиную, он застал нас обнимающимися. И, закатив
в истерику, оделся, вылетел из дома, и больше я ничего о нем не слышал. Винить
его за это я не могу. Я пытался связаться с ним, объясниться, но он на мои
звонки не отвечал. С Гарви же мы встречались еще около месяца, а потом пути
наши разошлись.
В колледже моя сексуальная
ориентация стала для меня еще более ясной, и я изо всех сил старался скрыть ее от
других. Еще на первом курсе я вступил в студенческое братство и притворялся,
что называется, «нормальным», таким же как все. На одной из наших вечеринок рыжеволосая
женщина, пьяная и одуревшая от наркотиков, вдруг прониклась ко мне интересом и
затащила меня в одну из комнат, – с кроватью, на которой была кучей свалена
одежда всех, кто на эту вечеринку пришел. Она начала раздеваться, требуя, чтобы
мы занялись любовью. Я подыгрывал ей – главным образом, чтобы не выдать себя, –
и, в общем, то, что произошло дальше, тоже было неплохо. Но вдруг дверь
распахнулась и в комнату ввалилась бóльшая часть членов нашего братства,
начавших скандировать мое имя. Мы оба постанывали, работая на публику, однако
впечатление у меня все происшедшее оставило самое отвратительное.
Когда мне было девятнадцать, один
из друзей рассказал мне о крутом баре на Третьей авеню, в который все приходили
в кожаных куртках.
– Не хочешь заглянуть туда? –
спросил этот друг.
– Конечно, хочу, – ответил я.
