приезжали в Уайт-Лейк.
Отец сидел в мотеле на телефоне.
На звонки он обычно отвечал так: «Алло? Кто это? А зачем вы звоните? Что вам
нужно? Если вы с детьми, к нам не приезжайте. Мы детей не селим. Они матрасы
портят, шумят. Если вы с детьми, то у нас свободных мест нету»
К этому времени я уже закончил
учебу и работал на Манхэттене. Жизнь моя была на взлете и мне казалось, что
предел ему могут положить только звезды небесные. Состояние мое росло, а
родительское сокращалось. И когда они поняли, что могут потерять все –
сбережения, единственный источник дохода и те молекулярные следы рассудка,
какие в них еще оставались, родители попросили взяться за управление мотелем
меня.
Задним числом я отчетливо понимаю,
какими не столь уж и сложными приемчиками они втянули меня в этот кошмар. Вижу
сокрушенного, просящего меня о помощи отца, его обвисшие плечи, понурую голову;
вижу мать, внезапно осознавшую мои менеджерские таланты (кто бы подумал, что я
такой одаренный?) и благодарную за них. И слышу те несколько магических слов,
которые запустили сидевшую в моем подсознании программу – программу чувства
вины, которое мама столько лет выращивала во мне как раз для такого случая:
«Ой, Элияху, что с нами будет, если ты нам не поможешь? Как нам быть?»
И не только чувство вины
обуревало меня. Наконец-то, я получу возможность показать родителям, что
чего-то стою. Наконец-то, смогу добиться того, чего жаждал всю жизнь – их любви
и признательности. Многие годы, даже тогда, когда я пытался начать
самостоятельную жизнь, занимаясь тем, что любил больше всего на свете, я стремился
добиться их одобрения. Теперь у меня появилась возможность его получить.
– Хорошо, – сказал я. И мы
договорились. Вся рабочую неделю я буду оставаться в Нью-Йорке и продолжать
заниматься живописью, а по уик-эндам стану приезжать в Уайт-Лейк, чтобы
управлять делами мотеля. Где-то далеко-далеко надрывал бока от смеха Моисей.
Когда я рассказал о моем плане
сестре Голди, она пришла в ужас.
– Не связывайся с ними, Эллиот, –
посоветовала она. – Не делай этого. Не трать свою жизнь на них и их идиотский
мотель. Спасай себя. От мотеля никогда никакого толка не будет.
Разумеется, слова ее оказались пророческими,
и даже слишком, но я был слеп и узреть очевидное не способен. А кроме того, я
все еще любил запах свежей смолы.
3. Моя «другая» жизнь
Я стоял, прислонившись к
сигаретному автомату, в тени у стойки бара, курил одну сигарету за другой, время
от времени делая затяжку из косячка, с которыми подкатывался ко мне то один, то
другой изголодавшийся по сексу ухажер. В ту ночь все три этажа «Моего древка»,
секс-клуба на Малой Двенадцатой улице Гринич-Виллидж, были до отказа заполнены
людьми. Впрочем, меня интересовала только одна пара глаз – агрессивных, обозленных
и тоже голодных – которые время от времени посматривали на меня. Объект моего
желания был высок, худ и с головы до пят затянут в черную кожу. На поясном ремне
его болтались наручники и плетка-девятихвостка, с плеча свисал кожаный капюшон.
Я был одет примерно так же, однако присущей этому человеку уверенности в себе
отнюдь не испытывал. По моим понятиям я был толст и уродлив. Мои фотографии
того времени свидетельствуют совсем об ином, однако в счет идет лишь то, что
думаешь о себе ты сам. А я думал, что во мне нет ничего способного привлечь
человека с такими прекрасными, пусть и страшноватыми, глазами, в тот вечер
пожиравшими меня с другого конца зала.
