– Как у тебя здорово получается,
милая, какая ты умница. Главное, не останавливайся.
Я продолжал бессмысленно
выкрикивать: «Тужься!», надеясь, что из этого хоть какой-нибудь толк да выйдет.
И ведь вышел. Между ног девушки появилась верхушка маленькой, темной, волосатой
головки. Я взволновался так, что едва к потолку не подскочил. И тут же услышал
восторженные клики.
– У тебя получается! – завопил
чей-то голос.
– Малыш вылезает! – подтвердил
другой.
– Вот щас как родим! –
торжествующе воскликнул третий.
Не зная, что делать дальше, я
просто поддерживал головку младенца, а юная женщина все тужилась, тужилась,
– Тужься, милая, тужься, –
повторял я. – Еще немного – и все.
И тут до меня дошло: вот это и
называется родовыми муками. Юная мать обливалась потом, хватала ртом воздух и
тужилась что было мочи. «Ой, нелегкая это работа – родить младенца на свет» – подумал
я. И черт знает, какая мучительная. Бедная девочка с огромными глазами и
каштановыми волосами трудилась изо всех сил, одолевая сопротивление
собственного тела. Ткани его разрывались, я увидел кровь, увидел слезы. Но за
слезами, наполнившими ее глаза, я увидел и яростную решимость.
Голова уже полностью вышла
наружу.
– Ты справляешься, леди, – хором
грянули хиппи, – ты справляешься! Не останавливайся, давай!
И внезапно произошло нечто
совершенно иное, новое: я обнаружил, что держу на ладонях крохотное дитя
Вудстока – девочку. И девочка эта плакала. Хор завопил с новой силой:
– Девочка! Леди, ты же девочку
родила! Девочку!
На какой-то миг голова моя
опустела словно бы навсегда. Я сохранил лишь одну способность: дивиться чуду. А
после понял, что так же, как дитя все еще связано с матерью длинной
окровавленной пуповиной, так связан с нею и я, – даром, что в течение многих
лет связи мои с женщинами были периферийными, и это еще мягко сказано. Кровь, внутренности,
ничем не прикрытое материнское естество. Все это было естественным, подлинным и,
право же, таким неопрятным.
Передо мной стояла дилемма. Что
мне делать с пуповиной и с тем, к чему она приделана? Этого я не знал. Сколько
бы адреналина ни вылилось в мою кровь, резать живую, человеческую плоть я не
мог. Кто-то выступил из окружавшей меня толпы, опустился на колени рядом с
матерью и дитятей. Это была Вильма. Она стянула со своей головы черный шелковый
капюшон и завернула в него младенца.
Кто-то еще наклонился к моему уху
и произнес:
– Вертолет уже в воздухе, Элли.
Это был голос отца. Он позвонил
куда-то и вызвал помощь.
