— Хорошо. А ты?
— Да, Мес-Су, повелитель.
— А ты?
— А я не знаю, — ответил Ба. — Я помог тебе, как умел, Мес-Су, повелитель. Отпусти меня домой. Ты же помнишь, жители Кемт боятся умирать на чужбине.
— Ты дома, — возразил Мес-Су. — Ты сам говорил: мы все идем домой.
— Да, но Великий Дом отправил меня как посланника Кемт в страну Атона. Теперь, когда страна Атона существует — а она существует, раз существуешь ты и существует твое войско, — теперь я обязан вернуться. А потом вернуться уже к тебе и увидеть покоренный… нет, возвращенный по праву Ханаан.
Опасность быть убитым возросла.
— Иди, — сказал Мес-Су.
И все.
Опасность быть убитым возросла, но лучи спустились, окружили его, обняли, как никого другого из слуг Атона, и Ба-Кхенну-ф поверил, что с этого момента до прихода в Кемт ничего дурного с ним не случится.
И упала пелена с глаз, детали мира заискрились прелестью, шестисоттысячный народ-племя слез с шеи и протягивал руки, прощаясь. И сразу стало легко.
Ну что ж, прощайте, десяток блюд из тамариска. Так было надо, и я убедил Атон-Рона, что эта гадость послана небом. Он поверил.
Прощай, ящик с двумя уродцами, поименованными херу-кхимами бога Атона. Чистое золото! То самое, из которого Атон-Рон удумал отлить золотого быка, и почти учудил, но Мес-Су тогда еще слушался, и хеттский любимый зверь был переплавлен в нечто заведомо невообразимое — ведь нельзя изображать бога или служителей его вообразимо. На заре в ящик попадает первый луч света, и золотые друзья херу-кхимы светятся изнутри, оживают. Такую штуку изобрели жрецы Ра Херу-кхути, только у них вместо ящика целый затемненный храм, и статуи Херу-кхути огромны. Ящик Атона напоминает, правда, не столько обитель бога, сколько канопу, сосуд для хранения внутренностей усопшего, и херу-кхимы точно так же расположены друг напротив друга, но здесь их два, тогда как на канопе всегда четыре.
Прощай, Мес-Су, я ухожу, сознание твое отныне будет пребывать в неподвижности. В неподвижности сознания для некоторых тоже есть радость, мне не открытая.
Три года жить одинаково…
А еще предстоит научиться жить по-другому.
Фокус будет, если я приду в дельту, а Рамзес умер. Останется наведаться к нему мертвому…
Нет! Ба отогнал эту мысль. Мысль была старой и вползла в голову по привычке.
У него в запасе, за пазухой, вне мира — имеется свой повелитель. Это не Рамзес. И он не умеет умирать.
Раньше Ба прогонял страх из лихости. А теперь бояться действительно нечего. И теперь в этом — не бояться — нет никакой отваги.
