Первый, кто оценил своеобразие фигуры Таллемана как свидетеля своей эпохи, был французский критик Сент-Бёв. «Мир, который показывает нам Таллеман, — пишет он в конце 50-х годов — это Город в собственном смысле слова, Город в эпоху Мазарини… Это тот Париж, где снуют во все стороны богатые, дерзкие и свободные буржуа, чьи типы мы находим у Мольера…»[5]. Сент-Бёв объявил Таллемана «лучшим наблюдателем салона де Рамбуйе и всего этого утонченного общества», о котором «он судит с истинно французским остроумием того славного времени, как и подобает другу Патрю»[6]. Сент-Бёв в сущности был первым, кто ввел имя Таллемана в историю французской литературы, указав на органическую связь его литературной манеры с традицией Рабле и французских фаблио.
Работа по изучению книги Таллемана шла на протяжении всей первой половины XX в. Однако подлинно научное осмысление этого памятника стало возможным лишь после выхода в свет в 1960 г. полного издания «Historiettes», подготовленного Антуаном Аданом. Это издание, включающее в себя более тысячи страниц комментариев, открыло широкие возможности для более глубокого прочтения «Занимательных историй» как историками, так и литературоведами.
За минувшее десятилетие о Таллемане де Рео появился ряд работ, и не только французских, но и английских и американских ученых.
* * *
Не так давно в зарубежной научной прессе возникла небольшая дискуссия о том, следует ли считать Таллемана де Рео историком или писателем. Один из участников этого спора — Фелисьен Марсо, — сравнивая «Historiettes» Таллемана с мемуарами Сен-Симона, приходит к заключению, что, поскольку оба они в сущности не столько писали историю своего времени, сколько рисовали портреты своих современников, их и следует рассматривать как писателей, представляющих распространенный в XVII в. литературный жанр портрета[7]. Спор этот в данном случае беспредметен. Так же как и мемуары Сен-Симона, «Historiettes» могут рассматриваться в различных аспектах — и как исторический источник, и как литературный памятник эпохи — и представляют большой интерес равно как для историков, так и для литературоведов.
Считал ли себя историком сам Таллеман? Думается, в той мере, в какой чувствует себя историком всякий мемуарист, так или иначе воспроизводящий современную ему действительность. То обстоятельство, что он так часто ссылается на задуманные им мемуары эпохи регентства Анны Австрийской, наводит на мысль, что свои «Historiettes», посвященные «домазариньевскому» периоду современной ему истории, он рассматривал как подступ к этой работе. Таллеман несомненно писал свои мемуары «pour servir a l'histoire» (ради пользы истории), если воспользоваться формулой, которую охотно употребляют французы в отношении подобного рода свидетельств современников. Очевидно, именно это он имеет в виду, когда говорит в своем предисловии, что от его записок «может быть некоторая польза».
