На краю горы нам открылось удивительное зрелище. Две команды чопендоз в плотных стеганых куртках скакали на круглой площадке и, поднимая тучи пыли, отбивали друг у друга чучело козла, наполненное мокрым песком. Завладеть трофеем путем невероятных прыжков, переворотов, проходок, яростных стычек, не жалея себя, — такова была цель этой игры, воплощающей в себе природу афганца: утонченность, мужество, жестокость и тщеславие. Завороженные, мы наблюдали за диким танцем, дыша при этом на руки, чтобы их отогреть.
Яростный стук копыт, содрогания земли еще долго звучали в моей голове, когда я пыталась уснуть, лежа на матрасе на полу маленькой комнаты, которая служила хозяевам и гостиной, и кухней. Трещала печь. Улыбаясь, вошел старик. Худой дрожащей рукой он протянул тарелку. На ней было несколько маленьких сырых морковок. Старик развернулся и вышел. Услышал ли он безудержный смех, вызванный его появлением? Мы не могли остановиться. Вероятно, мы освобождались от напряжения и сильных эмоций, которые пережили за последнее время. Решительно, Афганистан — страна мужчин. И мужчин более чем странных.
Рано утром восемь деревенских жителей сопроводили нас до Бахараки, узбекской деревни, расположенной на горном хребте. Мы шли пешком. Дороги, ведшие туда, были приспособлены для копыт лошадей и мулов, для ног горцев, но ни в коем случае не для машин. Наш хозяин приготовил четырех коней бузкаши, нервных животных, привыкших реагировать на малейшее движение ног чопендоз. Но эти, по крайней мере, были оседланы. Смирившись, мы взобрались на них, когда я услышала робкий голос Гуль Макай: «Брижитт-джан, у меня проблема… Я не хочу снова покалечить ногу».
Ах да, ее раненая нога, изуродованная, плохо сросшаяся, ее крест. Я запретила себе жалеть ее: если и существовал малейший шанс, что она выкарабкается из этого состояния, осмелится наконец, он представился сейчас: «Ты такая же, как все. Делай как все, садись на коня. И не обсуждай. Это приказ».
Один из мужчин принес табурет и поставил сбоку рядом с лошадью. Гуль оперлась на него, взгромоздилась с трудом в седло и скрючилась в нем, как будто стыдясь самой себя.
— Выпрямляйся, другие сидят прямо.
Впереди хихикали Шекиба и Мерхия, в эйфории от своего подвига, от высоты, от прозрачного воздуха. Они так осторожно продвигались медленными шажками, как если бы скакали галопом. Они путешествовали по своей стране верхом! Кто мог поверить в это годом раньше? Я ехала за ними, спокойная, несмотря на обледенелую дорогу, видя, что моя лошадь смотрит внимательно, куда ставит копыта. Далеко позади Гуль сидела неподвижно, скованная страхом. И в этот раз она хотела остаться незамеченной, раствориться, исчезнуть. Я остановила лошадь и крикнула ей: «Давай быстрей, или всю свою жизнь проведешь так же, волочась за другими. Ты этого хочешь?»
